Спасти огонь

С трудом высвободился и тут понял, что окончательно потерял направление. Я кружил и не понимал, где я. Я заплакал. И вдруг услышал смешки. Хосе Куаутемок и двоюродные братья спрятались в нескольких метрах от меня и теперь издевались над моими страданиями. Словно привидения, они вынырнули из завесы тумана. Я на них наорал. «Будешь наезжать, опять бросим», — сказал Хосе Куаутемок, и все трое исчезли в молочной белизне. Я хныкал и просил их вернуться. Безуспешно. Вокруг лишь тишина и редкий шелест крыльев. Я пошел вправо, где, как мне казалось, мог находиться дом, но тут тишину прорезал громкий крик. Я остановился как вкопанный. «Не шевелись. — Из тумана вышел мой двоюродный брат Ранульфо и взял меня за локоть. — Иди-ка сюда». Худший мой кошмар едва не сбылся. Я стоял на самом краю ущелья. Больше никто не смеялся и не шутил надо мной. Остальные были напуганы не меньше моего. Мы пошли дальше. Привязались друг к дружке ремнями, чтобы не потеряться. Через два часа мы были дома.

Хосе Куаутемока не задело, что Марина вернулась в тюрьму под предлогом занятий в мастерской Хулиана. Главное, она была здесь, во всей своей красе. В обычной одежде — джинсах и футболке — она выглядела даже лучше. И теперь она не густо накрашена, как на сцене. Никакой красной помады. Она звонила ему, а он не смог ответить. Потом они снова увиделись, и он попросил, чтобы она перезвонила. И она перезвонила. Они говорили, и говорили, и говорили. Хосе Куаутемок рассказал, каково быть постояльцем отеля «Восточная тюрьма», и в подробностях описал, как проходят его дни. Как выглядит его берлога и как все устроено, чтобы в таком маленьком пространстве уживались четверо уголовников. Как плотно трамбуется в тюрьме время, как вечерами он сидит во дворе и смотрит на облака и пролетающих птиц, а в дождь тоже выходит, просто чтобы намокнуть и тем самым напомнить себе, что на свете еще есть природа. Пока они беседовали, она вроде бы отвлекалась. Была чем-то занята. Иногда прикрывала рукой динамик, кому-то что-то говорила, а потом бросала в трубку «м-м-м» или «ага», явно не понимая, о чем он ведет речь. Она в своей домашней вселенной отдавала распоряжения домработницам, шоферам, няням, занималась детьми, занималась ужином, занималась тысячей разных дел, а он сидел на койке и слушал ее. Он — в ледяных степях Аляски. Она — на лесистых равнинах Моравии.

Она въелась ему в самый гипофиз. Он так подвис, что начал писать ради нее и для нее. Раньше он писал, чтобы писать. Теперь он писал, чтобы она прочла. Она, и только она. На занятии он прочел свой «Манифест». Он хотел, чтобы она больше о нем узнала. Узнала, что существует глубинный жестокий мир, что под толстой коркой бурлит голод, преступность, отчаяние. Хотел показать ей кривые пути, ведущие за решетку, одним махом вскрыть у нее на глазах брюхо реальности и вывалить кишки, но в то же время поведать о человечности и солидарности заключенных. Хотел рассказать, что надзиратели и зэки, мучители и жертвы иногда становятся друзьями. Под слоем обид и недоразумений попадается осадок человечности, как в песке мутных рек остаются золотые самородки. В иле и тине скрываются преданность и прощение.