Спасти огонь

С тех пор, как я проникла в тюремную вселенную, мое представление о жизни менялось от часа к часу. Параллельная страна жила на совсем другой скорости. Она управлялась другими законами и двигалась в совершенно непонятном для меня направлении. Я едва коснулась пределов этой страны, и вся моя жизнь необратимо изменилась. На меня накатывали события, про которые я в прежние времена только читала в криминальной хронике. В моем эмбриональном мирке не бывало вымогательства, угроз, убийств, подавления, слезоточивого газа, метущихся толп и мертвецов, брошенных на тротуарах. Ни мои подруги, ни Клаудио, ни весь круг его финансистов-выпускников Мексиканского автономного технологического института, ни балерины из «Танцедеев», ни учительницы моих детей не подозревали о существовании этой необузданной и суровой страны. Общенациональная шизофрения. Мексику ошибочно называли сюрреалистической страной. Ничего подобного. Это гиперреалистическая страна, где самые мелкие подробности становятся необычайно важными. Страна, склонная к крайностям. Пока большинство боролось за выживание, мои дети и их приятели посещали занятия музыкой, английским, французским и занимались элитными видами спорта. Они росли в таком же неведении, как я сама, в пузыре, надутом, чтобы мы не заразились этой параллельной страной, полной нищеты, безнаказанности, коррупции и произвола.

Хосе Куаутемок знал, что любовь с Мариной дорого ему обойдется. Роман с женой крупного финансиста и матерью троих детей безнаказанно не проходит. Он ожидал, когда его огреет. Да и Кармона уже предупреждал: «Шефы хотят твою бабу об-ратать, кореш. И тебе тоже прилетит». И случилось это даже несколько позже, чем он думал.

Хосе Куаутемок подготовился к смертельному удару под кодовым названием «тебе тоже прилетит». Теперь за ним гонялся не только Машина, но и эти туманные существа, называемые шефами. Он начал мешать, а на зоне те, кто мешает, быстро отправляются на свалку. Prison trash^[30]. Он думал, что смертный час настал, когда Кармона явился с кучей надзирателей забирать его из камеры: «Пошли с нами». Он послушался. Чего зря рыпаться? Если будут убивать, пусть уж лучше раньше. Но он был уверен, что сам Кармона этого делать не станет. Не такой он человек. Скорее всего, какой-нибудь бугай, который сидит за убийство и спит и видит, как бы снова кого-нибудь укокошить, выполнит работу.

Его повели в самый дальний угол тюремной территории. Точно пиздец. Он ожидал выстрела в затылок. Но ошибался: ему приготовили кое-что похуже — апандо. Ходили слухи, будто несколько человек там померло чисто от сердечного приступа, вызванного клаустрофобией. От такого и самый крутой окочурится: сидеть в темноте, согнувшись в три погибели, ходить под себя, питаться объедками других зэков, и выпускают только на час раз в двое суток.

Хосе Куаутемок думал, что апандо — это такая городская легенда, пережиток времен, когда слова «права человека» еще не перекатывались сладкими конфетками в устах политиков. Ошибка. Вот она перед ним, проклятая дыра. Он смотрел в черное пространство, где его вот-вот должны были запереть на несколько дней, если не недель или месяцев. Кармона прошептал ему: «Постараюсь тебя отсюда вытащить, как только смогу.

Ты, главное, держись». Он даже оставил ему половинку гнилого банана и дал отпить пару глотков из бутылки.

Хосе Куаутемок забрался в темную землянку. Пахло плесенью, дерьмом, покойником. Устроился, как мог, и Кармона закрыл стальную дверь. Металлический звук заскакал по стенкам. Полная темнота. Он не видел даже своих ладоней. Попробовал вытянуть ноги. Не получилось. Его засунули в бетонный ящик размером с детский гроб. Вот оно, главное доказательство его любви к Марине.

Сучьи власти устроили апандо посреди пустыря в северном крыле тюрьмы. Подальше от всего остального, чтобы проныры из Комиссии по правам человека не прознали. Использовали эту камеру, чтобы сбить гонор с самых неукротимых или пригасить тех, что совершил запредельно жуткие преступления, такие, что и гиены обоссались бы со страху от одного рассказа. Выбирали, впрочем, по своим понятиям. Говнюков вроде Мясного и Морковки, насильников и убийц маленьких девочек, даже не рассматривали в качестве кандидатов на попадание в этот зал славы. А Хосе Куаутемока сцапали чисто за любовные куры.

Ночью (по крайней мере, Хосе Куаутемок подсчитал, что вроде должна была уже наступить ночь) началась гроза. По двери забарабанили капли. Глухой, едва различимый шум напоминал, что снаружи — небо, солнце, тучи, свет, дождь, ветер, жизнь и любовь. По стенкам стекали капли. Он прижался губами, чтобы смочить их. Но пить не стал, хотя жажда мучила. Ему не хватало только кишечной инфекции и вонючего поноса. Дождь перестал барабанить по металлической крышке, и в бетонное ведро просочилась сырая и резкая стужа. Как в промышленном холодильнике, только еще хуже из-за влажности. А когда сидишь в консервной банке, даже не размяться, чтобы согреться.