Спасти огонь

Пуля пробила мне грудину и задела нижнюю часть левого легкого. Легочная ткань была нарушена, но рана хорошо зарубцевалась, и новые вмешательства не понадобились. «Ты потеряла пятнадцать процентов легкого, но этот благородный орган может функционировать без осложнений даже при поражении такого масштаба, — сказал мне пульмонолог. — У большинства курильщиков картина хуже, чем у тебя».

Я пролежала в больнице десять дней, а потом меня сразу судили. Реабилитация моя проходила в предварительном заключении, что аукнулось частыми болями и ухудшениями. Но мало-помалу я полностью восстановилась и, самое главное, снова смогла танцевать.

Мама и мои сестры, Каталина и Паулина, элегантно повели себя в ситуации скандала и позора в семье. Они, разумеется, меня не одобряли, но и не давали моим ненавистникам разойтись. Стоило кому-то плохо заговорить обо мне, как они это пресекали. В нашем кругу все быстро становится известно, и Педро с Эктором не раз слышали, как мои близкие поддерживают меня. Но навещать меня они отказались. Одно дело — не потакать оговорам, и совсем другое — осмелиться на меня посмотреть. Я понимаю их нежелание приходить. Им, наверное, тяжело при одной мысли о том, как я беззастенчиво попрала ценности, которые они пытались мне привить.

В стране после долгих месяцев конфликта наступила стабильность. Сампьетро, знаток тонкостей мексиканской политики, растолковал мне подробности переговоров между властями и картелем «Те Самые». Борьба за власть начала затрагивать экономику страны и отношения с США. Обе стороны поняли, что больше теряют в противостоянии, чем выигрывают. Они заключили договор, и страна вновь стала на путь порядка и прогресса.

Мне было очень горько от убийства Кармоны в прямом эфире. Да, он проворачивал махинации, но вовсе не заслуживал прилюдного убоя. Тот, кто его казнил, тип по кличке Текила, стал разменной фигурой в переговорах с правительством. Он, конечно, всего лишь выполнял приказ «Тех Самых», но и создал картелю нежелательный жестокий имидж, так что от него предпочли избавиться. Его не убили, потому что приказа он не ослушался, но обрекли на еще худшую участь: экстрадировали в Штаты, где его приговорили к пожизненному заключению в печально знаменитой тюрьме строгого режима во Флоренсе, штат Колорадо.

Клаудио потребовал развода, как только приземлился в Нью-Йорке. У меня к нему не было никаких претензий, и я сразу же подписала все бумаги. Я превратила его спокойную, безопасную жизнь в ад. Злые языки не оставляли его в покое долгие месяцы. Избавиться от них он смог, только подписав контракт на работу в Цюрихе, где мало кто знал историю его неудачного брака с безумицей и изменницей. Там он познакомился с девушкой из хорошей семьи, и через несколько месяцев они должны пожениться. Со мной он не разговаривает до сих пор.

Я потеряла опеку над детьми и очень горюю от их отсутствия. Иногда мне кажется, что я сойду с ума от тоски по ним. Мои фантазии о счастливой семье, где все живут на ранчо и дружат между собой, ожидаемым образом рухнули. Только такая наивная, как я, могла надеяться, что никто не пострадает.

Я тоскую по множеству моментов рядом с детьми. По завтракам с оладьями, по семейным ужинам, по тому, как мы смотрели кино, валяясь в постели, по их рассказам, как прошел день, по детским праздникам, по каникулам на море. Все это ушло навсегда или, по крайней мере, до той поры, когда меня выпустят. Я не увижу остатка их детства. К тому времени, как я выйду, все трое будут уже подростками.

С помощью каких-то юридических уловок, с которыми я решила не бороться, Клаудио добился, чтобы мне запретили любое живое общение с детьми. Даже по телефону, даже по скайпу, даже по ватсапу (можно подумать, в тюрьме все это есть). Единственный способ связи — письма. Дети по-прежнему любят меня. Они повторяют это в каждом письме, а письма приходят примерно раз в месяц. Они не очень себе представляют, что именно я натворила, только знают, что что-то очень плохое. Я всегда плачу над их письмами. Я хочу только одного: чтобы они, где бы ни находились, были здоровы, счастливы и любили меня, несмотря на весь вред, который я им причинила.

Хосе Куаутемока перевели в колонию в штате Сонора, в двух тысячах километров отсюда. Давление в СМИ не позволило, чтобы его оставили в Восточной тюрьме. Общественность требовала разделить Ромео и Джульетту и тем самым преподать им жесткий урок. «Любовь, — писал Игорь Карузо, — есть акт неповиновения», и нам запретили не повиноваться.