Спасти Париж и умереть

Вот свет на сцене померк, остался узкий круг прожектора. Один из главных отрицательных героев, Каспер, укладывал камни в Волчьем Ущелье вокруг лежавшего на земле черепа… Мрачная музыка подчеркивала торжественность момента.

Доктор Менгеле читал либретто и знал, что по сюжету сейчас должно было произойти следующее. С последним ударом колокола Каспер выхватит охотничий нож, обведет вокруг себя магический круг, вызывая духов… Череп на сцене привлек внимание доктора.

– Стоп, стоп, стоп! – Менгеле поднялся, несколько раз громко хлопнув в ладоши.

Голова длинноволосого дирижера над бордюром оркестровой ямы замерла. Взвизгнули последний раз скрипки, наступила тишина. Среди членов художественного совета кто-то кашлянул.

Все обратили внимание на доктора, который, как всегда невозмутимый, уже пробирался между рядами к сцене. Обежав оркестровую яму, он поднялся по ступенькам и подошел к герою.

– Что это такое? – громко произнес Менгеле, отталкивая Каспера. – Это никуда не годится! – Доктор поднял с пола череп. – Во-первых, это муляж, – заявил на весь зал Менгеле, – во-вторых, у черепа не арийские формы! Все это неубедительно! – Жестом Гамлета доктор вытянул руку, в которой лежал череп. – Скажите, – обратился он в темноту зала, в то место, где сидел режиссер, – вы внимательно читали сюжет?

– Я… Да… Как можно?.. – пролепетал режиссер, поднимаясь. – Собственно…

– Не собственно, а я вам прощаю ваш промах лишь в том случае, если вы первый раз ставите оперу! – заорал Менгеле. – Завтра я пришлю вам дюжину арийских черепов, на выбор! А кого вы набрали в массовку? – Менгеле обернулся, устремляя взгляд за кулисы. Там стояли, привлеченные шумом, не задействованные в сцене с Каспером актеры. – Выходите, выходите! – воскликнул доктор и призывно махнул рукой.

Актеры вышли на сцену. Менгеле вытащил из кармана программку, поднес к глазам.

– Дайте полный свет, не видно! – крикнул он осветителям.

Щелкнули тумблеры, и прожекторы устремили яркие потоки света на сцену.

– Вот здесь написано, – произнес Менгеле, водя пальцем по программке, – «Действие происходит в Моравии…» – Менгеле поднял голову. – Это значит, я должен видеть моравских крестьян? – Он расхохотался. – Вы только посмотрите, господа, кого берут работать в театр! – Он бросился к толпе и вывел вперед какого-то актера.

У низкорослого мужчины, испуганно прижимавшего руки к груди, были черные волнистые волосы и крючковатый нос.

– Вы еврей? – звонко спросил Менгеле.

Актер сглотнул и попытался сделать шаг назад. Стоявшие сзади коллеги не дали актеру исчезнуть.

– Когда я увидел вас на сцене, – не унимался доктор, – я уверился, что ваше место в концлагере…

– Я француз, в родне у меня были французы… – Актер едва не плакал.

Менгеле перестал обращать на него внимание. Пройдясь перед массовкой, остановился рядом с высоким голубоглазым блондином.

– Вот истинный ариец! – закричал Менгеле, обращаясь к залу и потрясая программкой, зажатой в руке. – Не смущайтесь, дорогой мой, стойте спокойно. Держите марку! У меня к вам нет претензий… А все другие у вас, господин режиссер, какие-то недочеловеки…

Перед Менгеле стоял не кто иной, как Павел Бондарев.

С торжествующим видом Менгеле вернулся в зал. Его провожали почтительные перешептывания членов художественного совета.

По темному подземелью осторожно двигались Жорж Лерне, Серафим Никольский и радистка Адель. Звонарь шел чуть впереди, неся в руке включенный фонарик.

– И все-таки я уважаю вас, друзья, – раздался басовитый голос Никольского.

– Что с тобой, Серафим? – спросил звонарь.

– Опять вспомнил, как мы с тобой бежали, – сказал провокатор. – Без тебя я бы не решился…

В действительности же он вспомнил о том, как его инструктировал оберштурмфюрер Кнохен. Среди прочего оберштурмфюрер говорил о том, что время от времени надо поддерживать высокую ноту в разговорах с будущими жертвами. Это должно рождать доверие.

– Ну бежали и бежали, теперь век об этом вспоминать? – сказал звонарь.

Жорж Лерне вдруг остановился, и Адель, следовавшая за ним, налетела на его широкую спину.

– Что такое? – шепотом спросила девушка.

Лерне обернулся.

– Смотри, – сказал он. – Уверен, такого не было здесь последние четыреста лет…

Он направил фонарик на выступ стены. Все увидели картину, аккуратный портрет человека в немецкой фуражке.

– Это современная картина, – сказал Никольский.

Адель подошла ближе.

– Боже, это рисовал покойный дядюшка Клод, – прошептала потрясенная девушка. – Посмотрите, это его мазки! Жорж, посвети! – Девушка провела пальцем над поверхностью картины: – Видите? Здесь и здесь… Вот!

– Ну буду спорить, – ответил звонарь. – Все знают, что Адель у нас признанный специалист по живописи…

– Не смейся! – тряхнула головой Адель. – Я узнала руку дядюшки Клода… – Она вдруг успокоилась и произнесла: – Как этот портрет мог оказаться здесь? – Адель растерянно оглянулась.

– Гестапо, – бухнул сзади Никольский.

– Не время шутить! – одернул его звонарь. – Предположим, кто-то положил картину для нас… Что из этого следует?

Они переглянулись.

– Кто-то хотел дать нам знать, – сказал Никольский.