Спасти(сь) (от) дракона

— Садись, — поставив навес и раскопав под ним песок до прохладного, я сел и похлопал рядом с собой, глядя на Найяну.

Она приняла приглашение. Улыбка блаженства растеклась по лицу. Люблю, когда она так улыбается. Внутри начинает печь — но вовсе не от жара пустыни. Смотрю на нее и не замечаю, что и сам делаю то же самое. Но замечает Эльмир. Его взгляды красноречивее слов. Тепло внутри сменяется мерзким холодком, который не назовешь приятным.

— Бедняжка, ей тоже жарко, — девушка с сочувствием посмотрела на ящерицу, которая попеременно оттопыривала в стороны лапки, пытаясь остудить их и дать отдохнуть от обжигающего песка. — Смешная!

— Брысь! — я пшикнул на геккона, который подбирался к моей ягодке.

— Не обижай родственника, — возмутилась она, увидев, как он отбежал от нас в сторонку и замер, кося выпуклым глазом.

— С чего бы это? — я изогнул бровь.

— Чешуйчатый, значит, родственник! — заявила эта стрекоза.

Что ж, пусть так. Широко улыбнулся, глядя на мини-дракона.

Песчаный белый крот высунул розовый нос из песка, поводил им, неожиданно резво вынырнул и набросился на геккона. Через секунду тот захрустел у него на зубах.

— Ну, а теперь что, — я со смешком развел руки в стороны, — предлагаешь поминки по родственнику устроить?

— Какой ты злыдень! — укоризненно глянула на меня, качая головой.

— Злыдень вон ползет, — указал на белого паука, который подбирался к Найяне.

— Святые угольки! — взвизгнула и прижалась ко мне.

В нос ударил аромат ее волос — и кому в купальне пришло в голову умастить их ароматом из цветов драконьего дерева?..

Я бросил в ужасного паука горсть песка, он тут же свернулся в шарик и шустро укатился прочь. Найяна рассмеялась и, увы, отодвинулась от меня.

— А вон там, смотри, — указал на чахлые кустики неподалеку, — нора сурикатов.

— Это кто такие?

— Песчаные суслики. Гляди, двое вылезли.

— Ой, точно! — она вытянула шею, разглядывая двух сурикатов — крупного и совсем маленького. — Мама с деточкой!

— Может быть. — Я сдержал улыбку и громко крикнул.

Малыш тут же упал, притворившись мертвым, а его мать нырнула обратно в нору.

— Мансур, ну что ты делаешь?! — тут же набросилась на меня. — Ведь до смерти беднягу напугал!

— Тссс, смотри.

Хитрец тем временем приоткрыл один глаз, осмотрелся внимательно и, убедившись, что ему ничего не угрожает, вскочил. Пискнул, подзывая маму. Она вылезла из норы, и они вдвоем замерли, вытянувшись столбиками.

— Что делают эти суслики? — Найяна уставилась на меня.

— Греют пузо на солнышке, — пояснил я.

— Ой, нет! — девушка вскочила.

С неба упала тень, и едва мы успели моргнуть, как пустынный орел утащил крупного суриката, на лету разрывая когтями.

Детеныш побегал по песку, издавая жалобный писк, потом сел, нахохлившись.

— Иди сюда, малыш, — девушка подошла ближе и поманила его, но суслик тут же подскочил и умчался.

— Он же умрет один, — в глазах моей ягодки задрожали слезы.

Святая чешуя, да я готов носиться по дюнам за этим мелким гадом, лишь бы не плакала!

— У него наверняка семья рядом, — сказал, чтобы успокоилась. — Они обычно в норе все вместе живут, штук десять.

— Ну, и где они тогда? — возмутилась девушка. — У них тут дите без присмотра шатается!

— Затаились, наверное. — Пожал плечами. — Взрослые ведь более осторожные. Не переживай, не пропадет. Давайте лучше перекусим и поспим, а потом продолжим путь.

Надо ее чем-нибудь отвлечь, чтобы забыла об этом сурикате. Он уже не жилец, без матери дни совсем крохотного детеныша сочтены.

Я был уверен, что никогда больше не вспомню даже о горемычном суслике. Но как бы ни так! Когда вечером воздух посвежел, и мы двинулись в путь, Найяна оглянулась и вскрикнула, тут же зажав себе рот рукой.

— Что?

— Он за нами идет! — прошептала в ответ, указав на маленькое пятнышко вдали. — Сусличонок тот!

Пригляделся. Точно, вон ушки торчат.

— Надо ему еды оставить, — наша спасительница всех на свете разложила на песке несколько кусочков вяленого мяса.

Голодный малыш набросился на них, едва мы отошли подальше.

— Ест, смотри! — довольная, Найяна снова прижалась ко мне, заставив забыть и о звереныше, и о пустыне.

Не уверен, что собственное имя смог бы назвать в тот момент! Святая чешуя, как я умудрился так влипнуть?!

К вечеру сурикат совсем осмелел, стал есть с руки, а потом и вовсе вскарабкался на верблюда, груженного поклажей, и ехал, вглядываясь в пустыню.

— У нас еще один друг? — осведомился Эль, подъехав ко мне. — Чувствую, к месту назначения мы прибудем небольшим войском!

Мое настроение резко испортилось.

— Я не мальчик, чтобы потчевать меня намеками! — резко бросил ему, чувствуя, как внутри поднимается, будто удушающая пыльная буря, волна тоски и отчаяния. — Прекращай! Займись делом — курс по звездам рассчитай, хотя бы!

— Ты злишься не на меня, а на жизнь, — друг, которого я только что несправедливо обидел, улыбнулся. — Говорил же, не надо связываться со жрецами, ничего хорошего от них не жди!

— Проваливай! — прорычал в ответ — вместо того, чтобы извиниться.

Сурикат недовольно зацокал, поглядывая на нас маленькими бусинками глаз.