Спасти «Скифа»

– Придется курить так. Я не могу пока снять с вас наручники, – Брюгген сделал шаг назад, словно так ему было лучше видно пленника. – Я вообще не могу, да и не хочу сейчас делать многое из того, что применяют мои коллеги. Да, кстати, пусть вас не удивляет мой русский. Было время, когда наши страны и наши правители не считали друг друга врагами. Я как раз в те времена учился в Москве, бывал в Киеве, Одессе, Ленинграде, вообще относился к вашей стране с симпатией. Ну, это так, лирика… Перейдем к более прозаичным вещам, – Брюгген взял табуретку и сел, теперь оказавшись вровень с пленником. – Пока вы курите, я скажу, какие методы еще не собираюсь применять. Не хочу изображать этакого доброго интеллигентного офицера, по воле трагической случайности, имя которой – война, надевшего на себя черный гестаповский мундир. Моя фамилия Брюгген, звание – штурмбаннфюрер СС, и где-то в глубине души я такой же мясник, как и пытавший вас только что начальник местного гестапо. Я не собираюсь производить на вас лучшее впечатление, чем того заслуживает сотрудник тайной государственной полиции рейха. Кроме того, я не собираюсь гарантировать вам жизнь в обмен на некие признания. Просто я хочу, чтобы вы, – указательный палец нацелился в грудь Павла, – не теряли зря своего и моего времени играми в героя. Я знаю, зачем вы здесь. Я так же, как и вы, охочусь за человеком, который носит позывной «Скиф». Я знаю о том, где он прячется, не больше вашего. Если бы вы знали больше, то не сунулись бы на ту явку. Хозяин явочной квартиры, кстати, тоже знает немного, – он театрально развел руками. – Как видите, вам не нужно терпеть пытки, отказываясь давать информацию, которую мы уже знаем. И если мы не договоримся сейчас, то после моего ухода вас просто застрелят – вы не нужны, разве что Хойке прикажет мучить вас дальше из чистого садизма, реализуя свои специфические наклонности. Согласны?

– А как вы думаете? – выдавил из себя Гайдук, выплюнув окурок.

– Думаю, вы не хотите умирать. Никто не готов умирать вот так и вот тут, – Брюгген обвел рукой сырое помещение подвала. – Правда, среди вас много фанатиков…

– Нас прислали сюда умирать, – глухо проговорил Павел. – А лично мне вообще не оставили шансов выжить.

– Вот как? Интересно. Только звучит слишком уж трагично… Кстати, как мне к вам обращаться? Документы, найденные при вас, настоящие, но не ваши.

– Павел. Павел Гайдук.

– Звание в Красной армии?

– Старший лейтенант. Разведывательная рота третьего полка Воронежского фронта.

– Хорошее начало, Павел. Могу я называть вас по имени?

– Можете.

– Так вот, Павел, что значит – прислали умирать? Задание опасное, охотно верю. Любого из вас… Кстати, сколько вас всего в группе?

– Тот… на явочной квартире… Он жив?

– Который, со слов начальника гестапо, представился немцем?

– Он и есть немец.

– Если так, то тогда он был немцем. Убит на месте.

– Кого взяли кроме меня?

– Охотой за вами наши люди слишком уж увлеклись…

– Значит, никого. Ну, в таком случае, вам придется ловить еще двоих.

– К этому мы еще вернемся, Павел. Так, на чем мы остановились? Ага, вот: вас четверых могли убить в любой момент. Чем же это задание отличается от любого другого, похожего?

– Для меня – очень многим, господин Брюгген.

– Вы уже несколько раз пытаетесь перевести разговор на себя лично. Вы чем-то отличаетесь от своих товарищей?

– От тех, с которыми пошел на задание, – да.

Голос Гайдука звучал увереннее. И Кнут не улавливал в нем ноток обреченности, а также не слышал того отчаянного вызова, который слышал в подобных ситуациях за несколько последних лет десятки, а то и сотни раз. Или ему показалось, или пленный советский офицер пытался держаться с ним, не как с заклятым врагом.

– Можете объяснить подробнее?

– Могу. Еще сутки назад я был под арестом. Меня арестовал начальник особого отдела, знаете, что такое – особый отдел?

– Имею представление. Иначе, согласитесь, мне на своем месте грош цена. И я не занимал бы это самое место.

– Боюсь, вы представляете не так хорошо, как мы там ощущаем это на собственных шкурах, господин Брюгген. Я – сын врага народа. Это то же самое, что у вас иметь арийскую кровь с примесью.

– А вот теперь вы демонстрируете весьма примитивные представления о рейхе… Но в целом я понимаю, о чем вы хотите сказать. Ваш отец казнен, как враг советской власти? Что он сделал – пытался убить Сталина?

– Он не был врагом советской власти. Во всяком случае, до ареста, – Гайдук усмехнулся, насколько позволяли разбитые губы. – У него даже был партбилет, но чекистов, которые пришли за ним однажды зимой в шесть утра, это не остановило. Отец, оказывается, вступил в партию, выполняя задание английской разведки. Мне пришлось отречься от него, чтобы хоть как-то закончить университет. Но клеймо все равно осталось. Как любят говорить у нас офицеры НКВД, отец-враг – не статья, но в случае чего до статьи добавим.

Теперь Кнут Брюгген отбросил последние сомнения: пленный говорил искренне. Правда, он мог и врать с тем же успехом. Но в таком случае он искренне врет, сам веря в то, что говорит.