Спасти СССР. Адаптация

– Знаешь, – предложил я, – давай тогда так: у меня дома запасная есть попроще, как твоя. Даже цвет такой же. Я ее завтра принесу. А ты этой сегодня домашку делай, и завтра утром поменяемся. Хорошо?

Мелкая радостно согласилась.

– Я верну, – пообещала она. – Обязательно. Талоны продам, чтобы новую купить, и верну.

– Чего? – переспросил с подозрением.

– Ну, – Мелкая небрежно махнула рукой, – авторучка полтора рубля стоит, восемь талончиков на обед.

– Так-так-так. – Я почувствовал, что жизнь открывается мне неизвестной стороной. – Талончик же двадцать четыре копейки.

– Ты что? – удивилась Мелкая. – Кто ж у меня его за столько купит?

– А за сколько купят? – продолжил я рыть глубже.

– За двадцать обычно.

– А кто берет-то?

– А… Есть у нас с карманными деньгами и любители дополнительно пожрать. И всем хорошо – им дешевле получается, у меня деньги, когда очень надо.

Я внимательно изучил худющую фигурку перед собой.

– Знаешь… Вот не надо возвращать. Я все равно на шарик хочу перейти.

– Мажется, течет… Фу.

– Западные хорошие, – вырвалось у меня непроизвольно, и я поморщился. – Ну что, собралась? Пойдем.

Мы начали спускаться по лестнице.

– Чего этим дебилам от тебя надо было?

– А… – Мелкая смотрела в пол. – Куражились просто.

Я почувствовал, что опять закипаю.

– Он тебя ударил?

– Толкнул… Просто я легкая. – Девчонка чуть слышно вздохнула.

Я покатал желваки, пожалев, что ограничился одним ударом.

– Часто тебя достают?

– Бывает, – осторожно сказала она. – Как бы они к Тыблоку сейчас не побежали жаловаться.

– Они что, действительно идиоты? – искренне поразился я.

– Угу, – мрачно согласилась Мелкая. – И еще какие.

– Так. – Я остановился, глядя вдоль коридора первого этажа. Там, за углом, был кабинет директрисы. – Давай проверим.

Я был неприятно удивлен человеческой глупостью: эти двое действительно мялись, о чем-то шепчась, перед дверью Тыблока.

– Хо-хо! – Я поставил портфель на подоконник и бросил Мелкой: – Стой здесь.

Она мгновенно остановилась, но вслед мне полетело встревоженное:

– Андрей!

– Да я их даже пальцем не трону, – пообещал я, повернувшись, а затем нацепил свою самую мерзкую улыбку и стал неторопливо надвигаться на придурков.

– Я Тыблоку пожалуюсь, – не выдержав, пискнул прилипала, демонстрируя мне свое припухшее ухо.

Я весело согласился:

– Да хоть сто раз, виноваты-то все равно вы останетесь. Но, хлопчики… – Я двумя пальцами сжал щеки дылды, и он застыл, выпучив глаза. – Я к вам не с этим. Видите, Тома стоит? Вот если она хоть раз… хоть полусловом… хоть полувзглядом… на вас пожалуется… – Я сделал паузу и зловеще усмехнулся. – Вы ведь, наверное, и не знаете, что есть много способов сделать человеку очень больно, но так, чтобы не осталось никаких следов.

Отпустил страдальца и коротко приказал:

– Кыш.

Они ушли, обходя Мелкую по широкой дуге.

– Ну вот и все, – довольно сказал я и взял портфель. – Идем?

Девушка посмотрела на меня с непонятной обидой:

– Ты обещал их пальцем не трогать.

– Тебе что, – искренне поразился я, – их жалко?

– Нет. Их – не жалко. – Она медленно покачала головой. – Но ты обещал. Мне бы хотелось верить твоим словам.

Я задумчиво посмотрел на нее, потом серьезно кивнул:

– Хорошо, я учту.

Вечер того же дня

Ленинград, Измайловский проспект

Я присел на широкий подоконник и задумался, незряче глядя сверху на неторопливое течение проспекта.

Середина октября… Сутки отчетливо разломаны надвое. В одной части я успешно имитирую обычного школьника: сплю, ем, хожу на уроки, делаю зарядку, флиртую с девочками, а во второй – продираюсь кровоточащим мозгом сквозь густой терновник математики.

Больно. Причем достает не столько боль физическая – к ломоте в висках я уже притерпелся, сколько ее метафизический аналог. Даже представить себе не мог, что ощущение мира может болеть. Но как иначе описать то неприятное, поджимающее нутро чувство, что возникает при очередном сдвиге границ познанного, когда на невидимой обычным взглядом глубине, где-то в самом фундаменте мира, за мельтешением лептонов и кварков, за тонкой вибрацией струн вдруг проступают не замечаемое ранее движение могучих тектонических плит, ток сил и переплетение корней?

Эта картина, явленная сначала еле осязаемым контуром, день ото дня становилась все богаче и ярче, насыщалась деталями. Постепенно реальность, все жители которой – объекты, стала для меня очаровательной повседневностью. Она взяла меня в плен, и лишь когда мама, с укоризной покачивая головой, выключала свет, я освобождался из этой сладкой неволи. Впрочем, даже смежив веки, я продолжал еще некоторое время блуждать мыслью у основ сущего, наслаждаясь пронзительным ощущением чего-то наделенного силой, эфемерного и при этом весьма реального.