Спасти СССР. Манифестация

Размышления мои прервала аспирантка: оказывается, она уже успела помахать перед моими застывшими глазами рукой и теперь теребила за плечо. Я отмер.

— Ты как на Марс улетел, — воскликнула она, — отклик с очень большой задержкой. Пошли, Леонид Витальевич сказал сразу к нему вести.

Академик Канторович обитал на четвертом этаже этого просторного краснокирпичного здания.

— Отдел системного моделирования научно-технического прогресса, — прочел я вслух табличку на двери в холле, — черт! Красиво вы обозвались. Обо всем сразу. Под такую тему можно не то, что один этаж занять — квартал не из последних.

— Да кто ж нам даст, — посмеялась аспирантка, — здесь направо.

Перед дверью в кабинет академика я невольно притормозил, собираясь. Судьба в двадцатом веке поцеловала Россию в чело, явив здесь миру сразу несколько истинных гениев. Один из них сейчас ждал меня за порогом.

Канторович был неказист: плешивый и низкорослый, в затертом недорогом костюме, он не походил на лауреата Нобелевской премии. Так, бухгалтер из затрапезной конторы. А вот взгляд… Да, взгляд его сразу выдавал человека, знающего себе цену, и была она не малой.

Очень быстро наш разговор пошел по спирали: убедившись, что я вполне понимаю его на текущем уровне, он открыто тому радовался и увлекал меня все выше, и выше, и выше, пока не вывел в совершеннейшую стратосферу. Слова его были словно воздух с горних высей, их хотелось пить и никак не напиться.

Я в том диалоге опирался на усвоенные знания и понимания целой плеяды блестящих математиков из двадцать первого века, Канторович — лишь сам на себя, и я безнадежно ему проигрывал. Я только начинал говорить, а он сразу видел обозначенную проблему до дна, как бы глубоко оно не было. Я же понимал его через раз, и дело было не в некоторой нечеткости его речи: он, не задумываясь, бил в цели далеко за моим горизонтом. Я не тянул, особенно против почти нечеловеческой скорости его мысли.

Сам по себе этот разговор был с его стороны жирным комплиментом в мой адрес. Я это отчетливо понимал, и он (слава всем богам!) понимал, что я понимаю.

— Ничего, — деликатно утешал он меня, — я вижу — у вас очень большой потенциал, потом вы этот моментик поймете. А ведь очень многим это не будет дано никогда. А у вас есть… — он на миг задумался, — есть понимание математики как единого неразрывного пространства, как целостности. Это — важно.

Потом, выяснив обо мне то, что он хотел узнать, Канторович мягко опустил разговор к приземленному:

— Мои ученики уже успели погонять реализации алгоритма Соколова на своих задачах в вычислительном центре Госплана: даже с первых попыток получилось очень многообещающе. Уже стало понятно, что теперь мы можем на той же самой вычислительной технике осуществить намного больше. И, в первую очередь, поработать со стохастическим программированием — рассчитать сразу несколько вариантов госплана: для засушливого года, для дождливого, и так далее. Это будет большой шаг вперед. А то венгры уже так делают, а мы — все еще нет. Очень обидно. Так что, Андрей, уверен: ждет тебя в следующем году крупная премия от товарища Байбакова.

Я смотрел на этого мягкого, деликатного человека, поддакивал, вставлял какие-то слова, а сам все пытался представить себе глубину его трагедии и никак не мог в том преуспеть.

Нет, его не репрессировали, и в кочегарке он тоже не работал. Получал заслуженные должности, звания, немалые премии — сталинские, государственные, нобелевскую… Свободно и много ездил по зарубежным командировкам. Внешне все благополучно.

Но…

Канторович, безусловно, был математиком мирового уровня — за первые десять лет своей работы он успел создать сразу в нескольких разделах математики вещи даже не классические, а основополагающие. Останься Леонид Витальевич парить в тех абстрактных высотах и далее, имя его, и без того звучащее громко, было бы выбито в истории этой науки золотом. Но бессеребренник Канторович, легко раздающий нуждающимся знакомым свои многочисленные денежные премии, в альтруизме своем ушел намного дальше вопросов финансовых: он стал раздаривать свое самое дорогое — свой гений. Он осознано спустился от абстрактных эмпирей к практикам — инженерам, экономистам, технологам, чтобы решать их задачи. Это было решение убежденного коммуниста, желающего лично участвовать в строительстве нового мира не на страницах монографий и статей в академических журналах, а на стройках и в проектных институтах.

Осознавали ли окружающие, что это — самопожертвование? Математический гений редкого калибра считал оптимальные раскрои (по дороге открывая линейное программирование) и кривизну трамвайных рельсов, при которой на повороте не будут скрипеть колесные тележки; минимальное расстояние между танками при следовании по льду Ладожского озера (Канторович залез в башню одного из первых перегоняемых танков) и оптимальные тарифы для городского такси.

Десятилетиями бриллиантом редкого размера и огранки резали обычное оконное стекло… Вот и сейчас на его столе лежала папка с говорящим названием "Комплексная проблема "Единая транспортная система"".