Спастись ещё возможно

А над ухом назойливо жужжал комар, обычный неугомонный надоеда-комар, который никак не успокоится, пока его не прихлопнешь. И было это его жужжание настолько обыденным, что никак не верилось в возможную через мгновение смерть. “Как же это: он все также будет виться и пищать у самого уха, а я… меня уже не будет? Чушь…” Ясное утреннее небо дарило нежную прохладу; лес, он так легко и спокойно, так умиротворяюще тихо шептал: “Не бойся, все будет хорошо…”, всем своим видом отрицая малейшую возможность беды. Прямой взглянул в глаза чеченца. Он ожидал увидеть там отражение сосновых стволов, зеленой хвои, быть может, краешка неба, но… не было там этого. Не было! Лишь пустота — чужая и безжалостная. Как и сами эти люди — совсем здесь чужие…

Все дальнейшее произошло настолько быстро, что в растерянной голове Прямого остался лишь какой-то длинный черный мазок, будто расплывчатая тень от промелькнувшего рядом тяжелого трейлера. За спиной Ахмета, все-таки доставшего кинжал и ловко поигрывавшего им между пальцев, вдруг, будто из ниоткуда, возникла огромная черная тень, и тут же в уши ворвался устрашающий медвежий рев. Огромная когтистая лапа, как тростинку, смела Ахмета в сторону… Мгновенно обернувшийся Ваха увидел перед собой распахнутую медвежью пасть, чудовищные клыки и ощутил зловонное звериное дыхание. Неизвестно, что он подумал в этот момент, успел ли он вообще что-либо подумать? По крайней мере, кинжал в его руке так и не превратился в грозное оружие, оставаясь просто зажатым там посторонним предметом. Медведь на мгновение устрашающе завис… но вдруг почему-то передумал завершать атаку. Еще через одно мгновение, легко коснувшись лохматым боком, словно пораженного столбняком Вахи, бурый лесной великан скрылся за деревьями.

Несколько мгновений, — все это длилось каких-то несколько мгновений, — но как все переменилось? Выбыл из игры Ахмет. Выбыл подчистую, потому что то человекообразное существо, которое копошилось неподалеку во мху, издавая нечленораздельные звуки, уже не было в подлинном смысле жизнерадостным любителем кинжалов Ахметом. Его невысокий горский ум словно странным образом лопнул и рассыпался по чужой земле, затерявшись среди густых стебельков мха и старых иголок хвои. И Ваха, бестолково шарящий глазами по окрестным кустам, все никак не мог прийти в чувство. Прямой привстал и осторожно высвободил из руки чеченца кинжал. В последний момент тот, было, попытался оказать сопротивление, но Прямой от души пару раз приложил ему по затылку. Ваха обмяк, и Прямой оттащил его к соседней молодой сосенке. Разоружив горца, он приковал его к дереву его же собственными наручниками. Убить его было легко, очень легко, но почему-то делать этого совсем не хотелось…

А дальше произошло еще нечто неожиданное: зашевелился и открыл глаза Сержант. Несколько секунд он осматривался, вникая в подробности ситуации, и, наконец, подал голос:

— Вот те раз, видно, проспал самое интересное, — он закряхтел и поднялся на ноги.

Да, рано его похоронил чеченец Ваха. Что попишешь — чужак, где ему вместить русскую широту! Сам же Ваха, вывернув шею, смотрел, не отрываясь на огромного русака, наверное, удивляясь: вот, мол, эти русские, и умереть как следует, не могут! Может быть, и не так он думал. Может, ругал на тарабарском своем языке распоследними словами, но, во всяком случае, делал это молча.

— Пойдем, — сказал сержант, — нам еще далеко.

— А эти? Как с ними? — поинтересовался Прямой и посмотрел в горящие глаза Вахи, словно пытающиеся даже и на расстоянии достать и спалить огнем ненависти.

— Да Бог с ними, — махнул рукой Сержант, внимательно разглядывая разгребающего руками мох Ахмета, — Что с этим парнем?

— Странное дело, — Прямой пожал плечами, — медведь откуда-то взялся, в самый, что ни есть интересный момент… Вот такая история.

— Занимательная, — согласился сержант. — Выходит, медведь нас спас? Вот ведь как! Не оставляет, преподобный своими молитвами. Моли Бога о нас, преподобный наш отче Сергие, — Сержант перекрестился и, ничего не объяснив, коротко распорядился:

— Надо идти, потом все обмозгуем. А они пусть остаются, пускай посидят тут. Оружие их заберем.

Напоследок, уже в удаляющие спины, Ваха, сотрясая стерегущую его сосенку, что-то прорычал на своем утробном горском наречии. Но это его проклятие так и осталось с ним рядом, лишь добавив яда в и без того изгаженный ненавистью воздух…

Они быстро удалялись. Прямой напряженно думал: рассказывать ли про Лешу-Алексея, про Охотника, которому по гроб жизни теперь обязан. “Нет, не стоит, — пожалел он Сержанта, — да и соврать мог чеченец. Мог, хотя, на правду похоже…”

У Сержанта же словно открылось второе дыхание. Он даже казался бодрым. “Может, и правда, — засомневался Прямой, — может быть, сгустил краски и рана не такая опасная? Дай-то Бог…”.