Спектакль

Одихем. Я ее обыкновенно за ужином почитываю. Но, конечно, когда я ее вчера вечером читал, я понятия не имел, что это про мою дочку. Просто показал ей – и вот тут-то она мне все и выложила, что она с вашим мужем… Вот когда я только все и узнал, правду вам говорю, можете мне поверить, мэм. Ну, а что вам насчет этого известно, я, конечно, не могу знать.

Энн. Я ничего не знала.

Одихем. Так, так! Вот то-то я всегда говорю, только признаешься в чем, скажешь правду, так она за собой одно за другим и потянет. Ну, было у них такое дело, что уж там скрывать. Мать-то у нее была ирландка, в строгости ее держала, а вот поступила она в ресторан, там ее, конечно, разбаловали. Только мне, правду сказать, в голову не приходило, что у нее вдруг какая-то своя жизнь пошла, так вот, стало быть, я и пришел вас просить, чтоб вы на нас не гневались, простили ей.

Энн (холодно). Мне нечего прощать.

Одихем. Да, вот видите, они в этой газете намекают, будто «эта девушка, вне себя от горя» – так они называют ее, – из-за нее-то и произошло такое несчастье. А она, конечно, уверяет, что нет. Ну-ка, Дэзи, расскажи леди то, что ты мне говорила о том, как вы последний раз виделись с майором.

Энн. Да, расскажите мне.

Дэзи(срывающимся голосом, задыхаясь, но постепенно овладевая собой). О мэм, мы виделись с ним накануне того вечера, когда он… он… мы были с ним в Ричмонде. Я уверена, мэм, что он… что это случилось не из-за меня. Он был такой же, как всегда, ласковый, и я никогда не доставляла ему неприятностей, никогда. Мы никогда не ссорились. (Закрывает лицо руками, потом внезапно откидывает голову.) Уж как я его любила; обожала его. Я бы никогда не позволила себе чем-нибудь его огорчить.

Энн (тихо). Вы приходили сюда вчера утром?

Дэзи. Я просто себя не помнила. А когда я отсюда вышла, меня нагнал какой-то человек. Он сказал, что ему придется заявить в полицию, если я не скажу ему всю правду. Тут уж я совсем потеряла голову и не помню, что я ему говорила. А они потом все напечатали в газете. А зачем им понадобилось вытаскивать это на свет! Это про меня-то, будто я могла причинить ему зло! Огорчить его, да ни за что на свете! (С трудом овладевает собой.)

Одихем(горячась). Да от этих проныр-газетчиков не знаешь куда деться! Шагу ступить нельзя. Вот теперь к ней еще один привязался, предлагает увезти куда-то, говорит, надо ей скрыться покуда. Я ему говорю: это еще что за фокусы? Она к этой истории не имеет никакого касательства. А он не отстает. Ну тут я и подумал, надо положить этому конец. Ну что делать, прямо хоть в полицию иди! Не хотелось мне приводить ее к вам, а пришлось. И боюсь я, не хуже бы вышло: мне сдается, он за нами и сюда увязался.

Энн. Наверное.

Одихем. Ну так пусть поостережется. Может, моя дочь и дурно поступила, но она честная девушка, и я ее в обиду не дам. По тому, как она мне все рассказала, видно, что она к делу непричастна. Так вот, мэм, если бы вы сказали этому газетному прихвостню, почему ваш супруг учинил это над собой, они бы перестали совать нос, куда не след.

Энн. Я не знаю, почему он это сделал.

Одихем(ошарашен). Гм… Значит, «окутано тайной»… Я думал, так только в газете болтают, а уж вы-то наверняка знаете. (Почесывает затылок.) Ну, как бы там ни было, а надо это прекратить. Пока еще ее имя не названо.

Энн. Мой отец и мать моего мужа были сегодня в редакции газеты; боюсь только, что это уже поздно. Полиция, конечно, видела заметку и не оставит такую вещь без расследования.

Одихем(в негодовании). Вот вам англичане! Ведь это ужасно для моей дочери, ославят на весь свет в газетах!

Энн. Это ужасно для всех нас, мистер…

Одихем. Оддиум.

Энн (девушке). Вы получили сегодня утром письмо от майора Моркомба?

Дэзи. Нет. И он даже ничего не сказал мне на прощание, когда мы с ним расставались в воскресенье вечером. Я просто не могу поверить, что его нет.

Энн. Вам не приходит в голову, что могло его заставить?

Дэзи(качает головой). Нет! Только иногда с ним случалось, он вдруг замолчит и смотрит так…

Энн. Да, да.

Одихем. Простите, что я так при вас говорю, мэм, но мне думается: человек не имеет права лишить себя жизни вот так и оставить своих близких гадать, отчего да почему; по совести сказать, не годится это.

Энн. Он, по-видимому, написал письмо, но кому, мы не знаем; если бы это письмо нашлось, может быть, из него что-то выяснилось.

Одихем. Да… вот, стало быть, так оно и выходит, нельзя свою жизнь тайком строить, нельзя прятаться.

Входит горничная.

Горничная. Опять тот же молодой человек из газеты спрашивает этого мистера…

Одихем. Так я и знал, что он здесь объявится.

Энн. Вы хотите его видеть, мистер Одихем?