Сперанский 4. Коалиция

— Вот-вот, вы отправьте кого, да пусть передаст мне чёрненького порошку. Он знает, о чём я, — сказал Суворов, продолжая принимать поздравления и сумбурные, эмоциональные доклады.

Римский-Корсаков, по сути, и не воевал. Он появился почти что в тылу у французов, причём вёл весь свой двадцатитрёхтысячный корпус чуть ли не в линию, словно у него все сто тысяч солдат в подчинении. Такого психологического удара французы не выдержали. Они ещё сопротивлялись, но вяло, безынициативно. Лишь Антуан Гийом Рампон смог переподчинить себе ряд республиканских потрёпанных полубригад и повести их в атаку. Если бы бригадного генерала поддержал хоть кто, то такая атака могла, если не привести французов к победе, то расчистить путь для более организованного отступления. Но Рампон оказался в этот момент единственным генералом, кто сориентировался в ситуации.

Сейчас этот француз лежит на операционном столе, и его оперирует сам Базилевич, пытаясь сложить переломанную в трёх местах ногу и убрать часть ребра, которое жмёт на внутренние органы. И Григорий Иванович не взялся бы за лечение французского генерала, пусть и героического, но сам Суворов, желая поиграть в благородство и несколько возвеличить свою победу, попросил не дать умереть французскому герою. Что ж, именно Антуану Гийому Рампону придётся стать первым пациентом, которому в полевых условиях будут накладывать гипс.

Среди французских офицеров ещё были те, кто не сдавался, даже такие, кто сам искал смерти, идя в атаку чуть ли не в одиночку. Но это была агония. Шерер оказался не тем полководцем, кто смог бы в критической обстановке собрать свою волю в кулак и заставить офицеров действовать. Он уже проигрывал ранее, причём позорно, где-то там, в глубинах своего сознания, может, даже и не сильно глубоко, Шерер был готов проиграть.

Ему обещали в Директории, что, невзирая на результат, Шерер останется в армии и будет на неё влиять. Просто директора не видели более ни одного высокопоставленного генерала республиканской армии, кому могли бы довериться. Приходило время реставрации монархии, но в другом её виде, без призраков прошлого, в виде неразумных и слабых королей, а на какой-то новой основе. Это видели многие, оставалось гадать, кто возьмёт власть.

И самый главный претендент уже готовился отправиться во Францию, как победитель. Словно древнеримский триумфатор, вернуться в Париж и приветствовать толпы влюблённых в него французов. Народная память переменчива. Три года назад он расстреливал парижан картечью, а сейчас он может и уже становится для них кумиром, полубогом.

*……………*…………*

Хорошо, когда на твоём участке сражения нет казаков, ну, кроме тех, что уже с тобой. Не нужно делиться трофеями. А те, кто также мог принять участие в грабеже французов, стоят в сторонке и не вмешиваются. Это я про австрийцев.

Вот понравился мне генерал Пашка Край. Конечно, он не «Пашка», а Пауль, но вот понравился, и всё тут.

— Я не могу претендовать ни на трофеи, ни на лавры победителя, вы спасли мой корпус, — вот так он мне сказал и этим сразу же расположил к себе.

То ли это общение с казаками или с калмыками, то ли я всегда таким был, но не замечал ранее, вот только к вопросу трофеев сейчас стал относиться, как дракон. Всё мое! Так, конечно, не получается, делиться приходится, но чуть менее половины досталось мне и сейчас. Вернее, не мне, а моим стрелкам, потому как мне нельзя много, я же на службе и не казак, а самый что ни на есть армейский офицер.

Из сказанного уже понятно, что мы нашли обозы армии Шерера, и было сложно уйти от соблазна и не пошалить там, тем более, когда уже все, или почти все, французы побежали. Ну, не корпусу же Римского-Корсакова оставлять добро, когда и они часть обозов неприятельских взяли? Так что очень быстро телеги с французскими припасами потекли в тот узкий проход, через который мы и прорывались ранее. А чтобы не дразнить кого и припрятать трофеи.

— Командир, тебя к Суворову требуют! — усталым голосом, чуть шевеля губами, доложил Миша Контаков.

Я тоже устал. При этом усталость имела накопительный эффект. Переходы, сражения, последствия от сражений, подсчёты трофеев и оргмоменты, подготовка к переходу, вновь сражения… Замкнутый круг, колесо, в котором я не белка, а, надеюсь, тигр такой вот уставший, но… тигр. Более всего сейчас хотелось… Пусть это не звучит превратно, но хочу к Платову. Вот где душевный человек, открытый и по-народному такой с хитрецой. Хочу к Платову, но еду к Суворову.

— Командующий, его сиятельство, заняты, — ответили мне у подножья зелёного, полного низкорастущей растительности холма.

«А в располаге сейчас хорошо, макароны с тушёнкой дают» — подумал я и, облокотившись о небольшое деревце, уснул.

— Господин генерал-майор… — сквозь дрёму услышал я. — Господин генерал-майор! Вас ожидают.

— А? Да, простите, — сказал я и растёр сонные глаза, получилось как-то слишком сильно растереть.

Взобравшись на холм, я там увидел навес, стол и сидящего за ним Суворова. Одного.

— Садись, Миша! — сказал мне Александр Васильевич. — Ты плакал что ли? Глаза красные.