Сперанца

Таго должен был проводить их до селения, чтобы помочь им сесть в омнибус, а затем вернуться в долину — присмотреть за скотиной и сказать Минге, что они благополучно уехали.

Как обычно, они пришли в селение слишком рано. Они отправились к доктору, и их встретила все та же служанка. Но на сей раз она позвала врача, который дал ей на этот счет точные указания.

Доктор спустился к ним в халате и домашней ермолке.

— Вот как? Значит, она в самом деле уезжает?

Цван представил племянника и тут же попросил его рассказать доктору историю той собаки.

— Пусть послушает… Пусть послушает…

Таго не мог понять, зачем это нужно, и рассказал ее безразличным тоном в немногих словах.

К его удивлению, доктор расхохотался.

— Смотри-ка… значит, она осталась в семье.

Цван, улыбаясь, поддакивал ему и был, повидимому, очень доволен.

Врач предложил им выпить, но Таго отказался.

— Как? Мори — и не пьет?

Впервые Таго вышел из себя.

— Послушайте, доктор. Я не знаю, что за истории рассказывают о Мори… Дядя Цван, должно быть, развлекается этим, потому что в долине время тянется долго, особенно зимой. Но я здесь всего два дня и только и слышу, что о непутевых Мори да сумасшедших Мори… Кажется, дядя думает, что это к чести нашей семьи. Однако, слава богу, у нас есть Берто, который работает по моторам на заводе… Есть другой двоюродный брат, который служит во флоте и имеет чин… Есть толковые и смелые люди… Но о них почему-то не вспоминают. А вот о моем деде, который хватил топором одного негодяя, говорят охотно, да еще и смеются… А вот о женщинах Мори, которые рожают на болоте и платятся за это жизнью, говорят как о каких-то чудачках… А вот о мужчинах, которые, чтобы прокормить детей, ловят рыбу в чужом угодье и получают за это пулю в лоб, говорят как о сорви-головах… Меня это злит. Дядя Цван смотрит на это глазами всяких там управляющих, а я нет. Я смотрю на это по-другому.

Доктор слушал, опустив голову и тщательно протирая пенсне. Когда Таго остановился, тяжело дыша от волнения, врач положил ему руку на плечо.

— Таких, как твоя мать, как твоя бабушка, как мать вот этой девочки, которые умерли у меня на глазах, я знаю немало. Похожих на стариков ребятишек, которых в одночасье уносила малярия, я мог бы насчитать тебе сотни. Видел я и продырявленные трупы тех, кто, как твой отец, шли под выстрелы, чтобы выловить несчастного угря. Но если все время думать об этом, можно сойти с ума… Пусть его, бедняга, выкраивает из всего этого веселую истерию, чтобы разогнать скуку и подбодрить себя…

— Ладно, доктор. Но я хочу смотреть на вещи прямо и видеть то, что есть. И не сойти от этого с ума, а поискать лекарство…

Цван не находил себе места во время этого разговора. Он чувствовал себя как нашкодивший мальчишка, которого отчитывает взрослый.

И взрослым был его племянник!

«Это он потому так задается, что я его пропустил вперед, дал ему выбирать дорогу, когда мы шли по болоту, — думал старик. — Много ли надо этим молокососам, чтобы они нос задрали. В другой раз на болоте впереди пойду я…»

Ничего другого он не мог придумать.

Доктор подарил Сперанце два маренго[2], и она крепко зажала их в руке.

— Завяжи их в платочек и не потеряй, — посоветовала ей служанка доктора. — Купишь на них молитвенник и будешь по нему молиться, когда научишься читать.

— Мне их подарили, и я положу их, куда вздумаю, и куплю на них, что захочу.

Доктор опять засмеялся.

— Цван, я вижу, у вас подул новый ветер: молодежь в семье уже не та… Слышал, как рассуждает этот клоп? Каков язычок?

Подъехал омнибус и остановился как раз перед домом доктора.

Лошади громко цокали копытами, как будто вместо обыкновенных подков на них были кандалы.

Кучер, уже подвыпивший, поднял адский шум, торопя отъезжающих.

Таго влез в омнибус, чтобы уложить вещи Сперанцы и занять для нее место впереди, у окна.

Глава тринадцатая

Цван сел впереди, рядом с кучером, с которым тут же завязал разговор.

В омнибусе было мало пассажиров и много багажа: два разносчика со множеством свертков, отправлявшиеся торговать; господин в гамашах и с кожаной сумкой, в котором Цван с первого взгляда определил «нотария»; старая дама с горничной, бесчисленными чемоданами и канарейками в клетке, сразу объявившая, что она едет на свою виллу.

Сперанца долго любовалась канарейками. Потом начала рассматривать пассажиров. Дама протянула ей конфету, но девочка, смутившись и оробев, опустила голову; взять ее она не решалась. Тогда карамель ей сунули в руку, и немного погодя она уже с наслаждением сосала ее, глядя в окно.

Лошади трусили не спеша. Путешествие обещало быть долгим еще, и потому, что кучер делал остановки чуть ли не у каждого трактира.

Часа через два Цван был его закадычным другом и уже рассказывал ему историю семьи Мори.

Теперь они вместе слезли выпить, и Цван приглашал нового друга приехать к нему в гости.

— Но вы вправду приедете? Смотрите, не обижайте…

— Еще как приеду!

— Руку!

Они пожимали друг другу руки и выпивали.

В омнибусе Цван то и дело повторял про себя: «Смотрите, люди добрые, сколько земли на свете…»