Сперанца

— Есть тут какая-нибудь норма? Нет! Один год вам дают побольше, другой — поменьше… Так или нет?

— Конечно, так, милая ты моя девочка… Но ведь в иной год налетит буря, а в иной — нет… Бывают тяжелые годы, когда земля не родит, чего с нее тогда и спрашивать?

— Но ведь бывают и хорошие урожаи, даже очень хорошие. Что же, вам тогда дают двойную долю?

— Эк куда хватила! Как будто это мое добро! Урожай-то хозяйский…

— Но ведь они-то, хозяева — дождь, град или вёдро, — без прибылей не остаются…

— Обожди… Надо быть справедливым: они зато, знаешь, платят еще налоги правительству… Правда же, платят…

С Цваном было трудно спорить, и Сперанца теряла терпение.

— В общем, так ли, этак ли, на одной работе или на другой, вы заняты весь год и не зарабатываете даже на тарелку супа в день. Понимаете вы это или нет? И это, по-вашему, правильно? А вы думаете, хозяин беспокоится, хватит ли у вас муки до нового урожая или сала на весь год?

— Не всем же быть господами, дочка. Одни родятся богатыми, другие — бедными, — объяснял Цван, — одни — хитрыми, другие — дураками…

— Ай да дедушка! Хорошо сказано! А вы каким родились, как вы думаете?

— Я? Да уж таким, как видишь…

— Значит, не больно умным. Запомните это хорошенько.

И Сперанца, встав из-за стола, повернулась к нему спиной.

Цван досадливо махнул рукой. Всегда у него так получалось. Когда он хотел допрашивать, дело всякий раз кончалось тем, что допрашивали его самого. Но он должен был добраться до истины.

— Сперанца!

— Что, дедушка?

— Что там затевает Таго?

Девочка с удивлением обернулась.

— Таго? А что такое? Я уж давно его не видела… Все собиралась сама к нему сходить. Я ему обещала… Почему вы спрашиваете, дедушка? Что-нибудь случилось?

— Я ничего не знаю, дочка, но ходят нехорошие слухи. Ты и сама, верно, знаешь, что твой двоюродный братец — горячая голова…

— Что вы хотите сказать?

— Когда еще тебя здесь не было, он, как только вернулся с фронта, поднял какую-то заваруху, и многие за ним сразу пошли… Потом, правда, поняли, что лучше все это бросить. Ты ничего не знаешь? Говорят, он будоражит людей, требует повышения заработной платы… Просто срам!..

Сперанца внимательно слушала.

— Завтра пойду поговорю с ним.

— Думаешь, он тебя послушает?

— Меня послушает? Да ведь не в этом дело! Если верно то, что вы говорите, я сама его послушаюсь.

Она с видом превосходства бойко прошла мимо Цвана, высоко подняв голову, легкая и гибкая, как тростинка.

— Сопля паршивая… — пробормотал старик. — Другой такой не сыщешь! Посмотрите только на нее: от горшка два вершка, а уже воображает о себе невесть что!.. Походка-то, походка! Подумаешь, англо-прусская королева… Ремня бы ей, вот что! Святое дело — ремень! Но теперь, видно, все на свете пошло по-новому. Не поймешь, что творится,

Он со вздохом прислонился к косяку и, стоя в дверях, не переставал следить за ней.

Сперанца бегала по гумну, развешивая выстиранное белье и что-то напевая.

«Подрастает, — сказал про себя Цван. — Вот только малость худа, а так повзрослела. Впредь надо будет за ней присмотреть: она уже не девочка».

Старик почесал голову и повернулся было, чтобы войти в дом, но прежде еще раз посмотрел на Сперанцу.

«И надо будет заставить ее снять эти штаны, — пробормотал он напоследок. — Кой черт! Где это видано, чтобы женщина ходила в штанах?»

Глава двадцать первая

На рассвете Сперанца отправилась к Таго. Цван долго окликал ее, чтобы дать ей последние указания.

— Сперва забирай вправо, а как подойдешь к ивняку, сворачивай на восток…

Сперанца уже не слушала и, не оборачиваясь, быстро шагала по дамбе.

Цван вернулся, покачивая головой.

— Втемяшится же такая блажь! Впрочем, Сперанца пошла в отца: когда Берто бывало заберет себе что-нибудь в голову, с ним ничего не поделаешь.

Сперанца легко и спокойно шла и шла извивами дамбы, с любопытством озираясь по сторонам.

У нее из-под ног с пронзительным криком взлетали диковинные птицы, и в такт ее шагам тихонько колыхался камыш. Ей начинали нравиться эти места, будившие столько далеких воспоминаний.

Дойдя до болота, она нашла плоскодонку там, где ей сказал дед, прыгнула в нее и отчалила, упираясь шестом в дно. Лодка медленно и бесшумно заскользила по зеркальной глади, искрившейся золотом в лучах восходящего солнца. Сперанцу вдруг охватило радостное и умиротворенное чувство.

Стоя в лодке, она все дальше и дальше отталкивалась шестом и пела. Лодка поравнялась с островком, заросшим кустарником, и оттуда до Сперанцы донеслись голоса. На берегу лежали два парня; у обоих в руках были ружья.

«Охотники», — сказала себе Сперанца и поздоровалась:

— Добрый день.

— Эй, душка… — крикнул один.

Сперанца не обернулась, но про себя рассмеялась. В первый раз к ней обращались не как к ребенку; она не раз слышала, как парни окликали так девушек.

С берега кричали ей вслед, и Сперанца явственно расслышала похабную фразу. Она быстро нагнулась, схватила пук водорослей и, обернувшись, бросила его туда, где лежали парни, обдав их брызгами воды и грязи.

Она посмеялась над их проклятиями и поплыла дальше.