Сперанца

Только когда стемнело, он вышел из своего тайника, таща за собою большую оплетенную бутыль с вином, из тех, какими пользовались водоносы в долине.

Уходя, он оставил ее на дамбе, на самом виду, чтобы потерявший мог ее сразу отыскать.

Вот бы так всегда было… Пошел искать кропило, а нашел полную бутыль!

На следующее утро, когда дон Терцо спросил у Отелло, как он провел день, тот ответил с сокрушенным видом:

— Вы были правы! Если бы вы знали, чего я натерпелся… Я встретил этих четырех… как их… в общем, всадников!.. Как вы верно сказали! Они заставили меня идти по солнцепеку на самый край долины… А солнце пекло — хоть поросенка пали… А главное, поверите ли? Кропила-то там не оказалось!

И он вздохнул.

— Бедный Отелло! — улыбнулся дон Терцо. — Если бы ты послушался меня…

— О, я знаю, что вы святой человек, — пробормотал Отелло, уставившись на него осоловелыми глазами.

— Ладно уж. Но теперь нам надо купить другое кропило… — сказал дон Терцо и закашлялся.

«Брр!» — подумал Отелло.

Глава тридцатая

Сперанца соскользнула с воза, позабыв про серп и башмаки. Она спрыгнула на землю с сеном в волосах, и так и стояла, поджидая Таго с простодушием ребенка, чуждая всякого кокетства.

Таго подъехал к ней, увидел, как она улыбается, и у него дрогнуло сердце.

Улыбка была у нее на устах, улыбкой светились глаза, улыбка сквозила, казалось, во всей ее худенькой и трепещущей фигурке. Он с восхищением смотрел на нее.

С самого утра он думал о том, что произошло накануне вечером, и упрекал себя за минутную слабость. Он приехал убедить девушку в нелепости случившегося, но улыбка Сперанцы его обезоружила.

Глядя на нее, он тоже не мог не улыбнуться и невольно прошептал:

— Какая ты красивая, Спере…

Сперанца весело засмеялась, отбросив назад прядь волос, падавшую ей на глаза.

— Когда мне это говорили другие, я не обращала внимания, но теперь, когда это говоришь ты, — другое дело.

Таго почувствовал себя неловко: он приступил к разговору самым неподходящим образом, если учесть, что он собирался сказать.

Он взял Сперанцу за локоть, и они вместе спустились по откосу дамбы.

— Спере, — начал он, — вчера вечером я не успел с тобой поговорить…

— Неважно, Таго. Я и без разговоров так счастлива теперь, что забыла о всякой печали… Знаешь, я даже не замечаю усталости — а ведь прежде всегда уставала. Я даже не вспоминаю о папе, которого нет больше в живых, и о погибшем дедушке… Даже бабушка мне кажется такой же, как все, и в доме стало будто светлее и краше, и вовсе не правда, что я одинока.

Таго отпустил руку Сперанцы и вытер со лба пот.

Весь день он спрашивал себя, правильно ли он поступил, связав со своею судьбой судьбу девочки, чье чувство к нему, вероятно, лишь детское увлечение; честно ли было бы взвалить ей на плечи бремя, непосильное для нее в ее возрасте… А теперь вот ему пришлось задуматься, имеет ли он право причинить ей боль.

— Спере, — проговорил он, — ты знаешь, что я тебя помню вот такой — от горшка два вершка?

— Да, знаю. И тогда-то я в тебя и влюбилась… — весело засмеялась сна. — Просто удивительно, правда?

— Пусть так, — сказал Таго, — но это заставляет меня подумать о возрасте… Видишь ли, я уже в летах, а ты еще совсем молодая, как росток базилика…

Он улыбнулся в темноте, подумав о базилике, который цвел в глиняном горшке у него на подоконнике, наполняя ароматом всю комнату.

Сперанца опустила голову и тоже улыбнулась. У нее в ушах звучал задорный голосок Эмилии, изрекавшей: «Мужчины любят, чтобы им говорили комплименты…»

— Но ведь ты же вовсе не старый, Таго. И тебе нельзя даже дать твоих лет…

А про себя она думала: «Сейчас он меня поцелует»…

И как раз в эту минуту Таго сказал:

— Мне очень жаль, Спере, что вчера вечером так получилось: я не должен был тебя целовать.

Он почувствовал, как под его рукой вдруг оцепенела рука Сперанцы, но продолжал:

— Ты должна понять меня. Мужчине легко потерять голову, когда он имеет дело с молодой, красивой и очень неглупой девушкой… Даже слишком легко! Вот поэтому я и поцеловал тебя вчера вечером… Потому что ты была рядом со мной, плакала из-за меня… ревновала меня. Но мне тридцать лет, Спере, и с моей стороны это было непростительно. Многие годы я думал о тебе, как о сестренке. Ты была у нас самая маленькая, и поначалу судьба твоя складывалась не очень-то счастливо… И я, уже видевший столько горя, хотел, чтобы хоть тебя-то жизнь пощадила, и надеялся, что так оно и будет… К тому времени, когда я приехал за тобой, чтобы привезти тебя сюда, ты очень изменилась… Но хотя ты была уже похожа на девушку, у тебя была мордочка ребенка и в руках ты держала младенца Иисуса… Ты ехала сюда с легким сердцем, ни о чем не тревожась, и я, зная, что тебя ждет, поклялся не покидать тебя и насколько будет в моих силах оберегать от других бед. А они тебя уже поджидали, бедная моя Спере…

Сперанца слушала, и сердце ее тревожно билось. Она предчувствовала, чем кончит он этот разговор, и думала: «Он меня больше не поцелует… Больше не поцелует!»