Спеши вниз

— Это похоже на ночной грабеж, — серьезно разъяснила Элси.

— Нет, что вы, крошка, просто он собирается помыть несколько окон, — не унимался большелицый. — Он находит более выгодным мыть их по ночам. Ему платят за то, чтобы он не заглядывал в них ночью.

Новый взрыв хохота. Чарлз вежливо раскланялся и вышел на лестницу, хлопнув дверью.

Спускаясь в лифте, он старался припомнить, где ее руки дотрагивались до его пальто, и касался этих мест своими руками. Но только он не был уверен — те ли это места.

Бандер каждый раз улыбался, вручая Чарлзу его двадцать пять фунтов. Именно эта улыбка вызывала у Чарлза острую неприязнь и отвращение. Бандер как-то по-особому топорщил усы и обнажал длинные белые зубы, придававшие ему сходство с каким-то зверем. И действительно, они походили на собачьи клыки.

Но не столько зубы, как глаза ужасали Чарлза: случалось, он не в силах был даже протянуть руку за деньгами. Белки у Бандера были красноватые, и не от разгульной жизни, потому что, как у настоящего гуляки, это у него ничем внешне не проявлялось, а лишь оттого, что он подолгу водил открытую машину без защитных очков. Слегка выпуклые, они напоминали Чарлзу глаза Джун Вибер. И, что хуже всего, они смотрели ему прямо в зрачки, и он видел в них пугающее выражение сообщника. «Мы друг друга знаем, и мы два сапога пара», — говорили они так же ясно, как два вечера назад глаза Вероники сулили ему надежду. И два этих взгляда вытесняли друг друга. Бандер — наркотики, Вероника — счастье. Любовь, пакетики в ватерклозете, огромные черные глаза, собачьи клыки, мне-джину-с-сиропом-пожалуйста, а-ну-выпейте-приятель, полегче-с-тормозами, чтобы-за-вами-кто-нибудь-приглядывал-не-так-ли-Бернард?

— Что, нездоровится, старина?

Усилием воли Чарлз овладел собой.

— Да, что-то голова закружилась. — Он протянул руку и, принужденно улыбаясь, взял деньги. — От этого лекарства все пройдет.

— Это, должно быть, глаза, старина. У меня тоже так бывает после дальнего рейса.

— Да, должно быть, это глаза.

— Не мешало бы отдохнуть, старина. Ну, всего.

— Всего.

Крутясь, люблю я скудно то, что ненавижу.

Они танцевали, потом сидели за столиком, потом снова танцевали.

— Мне лучше не задерживаться после одиннадцати.

— Ничего. Я довезу вас за сорок минут.

— Как приятно, что у вас своя машина.

— Это наемная, но скоро будет и своя. Еще несколько рейсов — и накоплю на машину.

— Ваша работа, должно быть, хорошо оплачивается?

— Да, хорошо.

— А что, она опасна?

— Бывает, — сказал он. — Иногда и опасна.

— Всегда хорошо оплачивается именно опасная работа.

— Да, как будто.

Она сжала его руку.

— А мне это не нравится, Чарлз.

— Что не нравится?

— Что вы на опасной работе.

— Ну, обо мне не беспокойтесь.

Они вернулись за столик.

— Я люблю вас, — сказал он. — Это тоже опасно.

— Почему опасно?

— Вы бы поняли, если бы любили.

После обычной для нее короткой паузы она подняла глаза и спросила:

— А почему вы думаете, что я не люблю?

— Вы бы сказали об этом мне, ведь сказали бы?

— Не уверена. Я не обо всем говорю, вы это знаете.

— Да, — сказал он. — Вы не обо всем говорите.

В десять минут двенадцатого они вышли. Сели в машину. Прежде чем включить мотор, он обернулся и посмотрел на нее. Они были близко от фонаря, его свет, проникая сквозь стекло, бледным пятном выхватывал ее щеку, блестел на ее темных волосах.

— А почему вы не обо всем говорите? — спросил он.

— Когда-то говорила. Но разучилась, уже очень давно.

— А можно мне спросить, что заставило вас разучиться?

— Не спрашивайте, — сказала она и вдруг крепко его поцеловала.

Весь дрожа, он включил мотор. Они доехали за сорок минут.

Все шло совсем не так, как он себе представлял. Он мечтал о том, что неожиданно увеличившийся заработок позволит ему добиться положения, которое откроет доступ в круг Родриков. Вот он входит в их общество, посещает их и принимает их у себя, становится привычной фигурой в их обиходе и наконец — тут мечты его теряли определенность, — что же он сделает наконец? Он мог бы рисовать себе, что, уже солидный и достойный жених, он делает предложение, как это сделал бы Тарклз, озабоченный тем, чтобы иметь семейный очаг, к которому он мог бы пригласить своего управляющего на обед или ужин. Но, по правде говоря, он никогда и не думал об этом; он не осмеливался заглядывать так далеко.