Специальные команды Эйхмана. Карательные операции СС. 1939—1945

Этим заявлением он вносил нечто новое в понятие выборочной проверки. Можно выборочно проверять картофель в бочке, чтобы убедиться, годится ли он к употреблению. Директор кинокартины по вполне понятным причинам проводит выборочную проверку каждого пятого актера, занятого в эпизодах, чтобы убедиться, что все они одеты подобающим образом для той или иной сцены. Но опрашивать или расследовать только каждого пятого или шестого из группы 65 человек, приговоренных к смерти, чтобы убедиться, что всех их следует казнить, — это было наводившей ужас инновацией в следственной практике. Но какими бы трагически ничтожными ни были шансы спасти невиновных от неминуемой смерти после выборочной проверки тех 65 человек, обреченных на несправедливую казнь, Биберштейн не дал тем несчастным узникам даже этого минимума судебной защиты.

«Проводились ли вами выборочные проверки по тем 65 случаям?»

«Не по всем».

«То есть мы вынуждены вновь вернуться к заключению, что вы позволили отправить на смерть 65 человек, не проведя даже выборочной проверки?»

«Да. Даже выборочная проверка в том случае не проводилась».

Таким образом, Биберштейн признал на судебном процессе, что он отправил 65 человек умирать и наблюдал за тем, как их убивали, не имея доказательств их вины. Однако, как говорилось в документах, на самом деле он убил много больше людей. На совести этого человека были тысячи убитых. Обладая душой сам и признавая ее наличие у своих жертв, он обращался с ними, как немногие люди позволяют себе обращаться даже с самыми презираемыми животными из царства зверей.

Поскольку Биберштейн был священником в церкви, я спросил его, предлагал ли он религиозное утешение тем, кого собирался вскоре убить. Он ответил, что это было бы «признаком дурного вкуса».

«Вы считаете, что есть моменты, когда разговоры о Боге свидетельствуют о плохом вкусе?»

«Нет, ваша честь».

«Ну хорошо. Перед вами человек, которого собираются убить. Сейчас он умрет».

«Да».

«Он вот-вот прекратит свое существование. Вы пастор, или, вернее, были им. Вы получили религиозное образование. Вам не случалось ни разу сказать слово ободрения этим людям, которым предстояло отправиться в самое длинное путешествие?»

«Я не имел такой возможности. Если я опишу вам, как это происходило, вы мне поверите, ваша честь».

«Что ж, я даю вам возможность рассказать, как это было. Вы были командиром команды. Почему вы не воспользовались случаем, чтобы переговорить с несчастными и дать им одно-два слова утешения?»

«Я мог получить такую возможность в любое время».

«Почему же вы не делали этого?»

«Ваша честь, если бы кто-то пришел ко мне, я не отказал бы ему. Но навязывать себя кому-то не в моих правилах».

«Но разве речь идет о навязывании в случае с человеком, который вот-вот будет казнен. Нужно лишь напомнить ему, что вскоре он предстанет перед Господом, и помочь ему укрепить свою душу в тот последний момент. Неужели это было бы для вас так трудно?»

Он ответил, что «никто не должен метать бисер перед свиньями».

Я спросил, знал ли Биберштейн, что у узников были души, и он ответил утвердительно. Тогда я поставил вопрос так: «Вы не считали, что стоило попытаться спасти эти души?»

«Я имел случай убедиться, что все они были атеистами. Есть люди, которые не верят в Бога, которые отвернулись от Бога, и, если бы я обратился к такому человеку со словом Божьим, в ответ он мог бы лишь поиздеваться надо мной».

«Ну, допустим, что он стал бы издеваться над вами. Это ничего бы не изменило, ему все равно вскоре предстояло быть расстрелянным. Даже если бы он стал издеваться, как это могло повредить кому-то?»

«Эти понятия для меня являются слишком святыми, чтобы я мог позволить себе рисковать в подобных случаях».

Биберштейн уверял, что все еще испытывал любовь к ближнему. Тогда я спросил: «Вы полагаете, что отправлять людей на смерть без слов утешения, которые может дать священник (а вы ведь были пастором), — это и есть «проявление любви к своему ближнему»?

Он самым бесстыдным образом ответил: «Я не совершал грехов против заповедей любви».

То, как Биберштейн понимал идею человеческой любви, было видно из его заявления, что из двух способов умерщвления своих жертв, расстрелом и газвагеном, он предпочитал газваген, так как такая смерть, по его словам, «была более приятной и для узников, и для палачей».