Спецификация идитола

Карниз был широкий — сантиметров 35, крытый оцинкованным железом, — для животного вашего роста самая удобная дорога. Вы идете и машете хвостом — направо, потом налево, направо, потом налево. Вы можете сразу махнуть всем хвостом, а можете только кончиком, изгибая хвост по кубическому уравнению: очень интересно, — при этом у вас получается несколько наивный и глубокомысленный вид. Вдруг что то хляснуло нашего приятеля по спине. Кот подумал (не забудьте, что это был настоящий антропоморфический кот), что это птица, присел, но о и о вытянуло его еще раз и довольно ощутительно. Кот выругался на чистом котовьем языке и отскочил. Ага! — это веревка. Значит сейчас будет и человек, если он чужой — лучше ретироваться. Но впрочем, сейчас темно, а эти кошки, меняющие шкуру по желанию и бегающие на задних лапах, ничего не видят в темноте. Посмотрим, что будет дальше. Внизу мелькнул огонек, мелькнул и потух, мелькнул и потух. Ага, он знает, что это такое, — белый огонь, который носят в ноге и который не жжется, даже если его прижмут вам к самому носу. Ветер донес ему запах этого человека, там внизу. Чорт, — (он так и сказал «чорт», не забудьте, что он был антропоморфический) — чорт, — буркнул кот, — это чужой. А если чужой приходит не днем и его не поднимают в клетке, которая летает в середине лестницы, может всякую минуту подняться драка, а также и искусственный гром, при помощи которого двуногие кошки уничтожают все живое и себя самих в том числе. Все таки надо вынюхивать, чем это кончится. Еще веревка, тоненькая. Если он начнет мяукать, то спугнет все это дело. Стоит или нет. А вдруг чужой слопает все, что есть в доме?

Толстая веревка завертелась. Вот это так! — это так называемая «барышня». Почему ее несет нелегкая по веревке, вместо того, чтобы лететь в клетке, где можно сесть на мягкую лавочку, и дожидаться, пока клетка не долетит до низу и не отворится дверь? Он пискнул — на всякий случай, она поравнялась в это время ногами с карнизом. Он слышал ее тяжелое дыхание. Услышав писк, она сказала волнуясь «боже мой!», нащупала ногой карниз и подозвала кота. Он подошел и мурлыкнул. Отчего бы ему, в самом деле, не подойти к собственной барышне: — она веселая и добрая, пускает спать на кресло и дает молока. Она погладила его (ее рука тряслась, это странно, но в конце концов это ее личное дело) и спросила его, узнал ли он ее? Конечно, узнал, странный вопрос, — в доказательство он ткнулся ей мордой в руку, нащупал выдвинутую костяшечку руки и прошелся по ней, — носом, губой, щекой до самого уха. И запел: урр и мурр — урр и мурр — и так далее. «Ты не должен кричать, — сказала она, — ты ведь хороший добрый котик, не правда ли?» Ну хорошо, он не будет кричать, — а зачем ты лезешь по веревке, это что за новости? Но она сделала вид будто не понимает вопроса. Она погладила его. И стала спускаться ниже. Когда лицо ее исчезало за карнизом, она попросила еще раз, чтобы он молчал.

Он побежал бегом по карнизу, добежал до дерева, смерил глазами расстояние, прищурился и прыгнул. Листья зашумели вкруг его. Цап! — и он сидел на суке. Спустимся. Оттуда лучше видно.

Человек дожидался ее внизу. Он подхватил ее и снял с каната. Потом он дернул тоненькую веревку и канат свалился вниз. Они говорили. Она вытирала глаза. Кот (антропоморфический, вот ведь в чем дело) не понял разговора. Она говорила, что не хочет уходить. Зачем она тогда лезла по веревке и просила его не шуметь? Человек говорил, что он понимает ее. А зачем он тогда обнимал ее и уводил помаленьку все дальше и дальше? Она говорила, что не может, — он взял ее на руки и унес. Это кот понял. Если она не врет и действительно не может идти, то ее надо нести. Верно. А засим он отправился гулять. В конце концов лучше не вмешиваться в людские дела. Они всемогущи, они все знают и все имеют, а когда у них начинается какая-нибудь катавасия и бедная кошка подвертывается им под горячую руку, — ей влетает на орехи так себе, здорово живешь. Посмотрим, что будет завтра.

На завтра полицейский Гелл показывал плачущей жене записку своей свояченицы и говорил:

— А я тебе говорю, что это добром не кончится. Я знаю, что я говорю. Поклялись мне, что ты сумеешь это приберечь про себя, и я скажу тебе про это самое!

Она поклялась.

— Знаешь ты, кто он такой? Я не имею права этого говорить, но я скажу, чтобы ты знала, что ей будет: — это опаснейший анархист, его приметы сообщены по полиции уже с полгода. За ним охотятся сыщики, наши да еще частные конторы с континента. Это динамитчик. Ему на роду писано кончить жизнь под мушкой. Мог я пускать к себе в дом такого человека? И как ты думаешь, если их накроют вместе, — куда мы полетим с тобой? Что ты мне теперь прикажешь делать? Если я буду молчать, значит я с ними в стачке, не так ли, — а если донесу, то она пропала, а меня спросят, чего я молчал до сих пор! Не угодно ли тебе сказать мне, что я должен делать?

Она свалилась в кресло и плакала навзрыд. Кот решил, что он свалял первоклассного дурака вчера на карнизе.