Так идет неделю. Приходит радио. Им предлагают сдаться. Они отвечают центральному правительству и требуют передачи власти им. Приходит в ответ вежливая телеграмма, что правительство согласно обсудить вопрос о передаче власти, но под тем условием, чтобы они сдавались без разговоров, покуда еще могут сдаться.
Приходит радио и еще, и «выясняется», что таких ячеек наобразовывалось уже немало.
Они разговаривают с солдатами на их «фронте». Солдаты добрые ребята, но они ни черта не знают. Через три дня приходит отчаянное радио от соседней «республики» с просьбой о помощи. А через день их начинает громить тяжелая артиллерия с блиндированных поездов. Знаете вы, что такое тяжелая артиллерия, и что происходит в городе, который ей подвергнется?
А потом все идет, как по писанному: — войска врываются в город с трех концов. Бомбы в окна, пулеметы по улицам и на крышах, драка в домах и подвалах, на улицах за баррикадами, в церквах и банках, город горит — дом за домом, улицу за улицей берут они штурмом, — это их приводит в адский раж. И через два дня над городом вест мертвая тишина, а ветер треплет на стенах краткие приказы военного коменданта города.
А Осия, который выдумал эту вот «кон'юнктуру», этот неистовый Осия, этот никому неведомый и никем не виданный Осия, рвет биржу на части, жжет города, режет солдат и рабочих, хуже чем свиней, пускает в трубу целые акционерные общества и разоряет тысячи семей здесь и за океаном.
Мы не будем спорить и доказывать, что это чорт знает что, мы понимаем, что на войне иначе нельзя, — скажите ка мне: во имя чего все это делается?
54
Стифс работает
Он сидел в чистенькой комнате, инженер Стифс, пил чай да ел ветчину с крутыми яйцами и белым хлебом. Делал он это осторожно и торжественно. Давно уж инженер Стифс не ел ветчины с яйцами и белым хлебом. Ежели вспомнить, какой он только гадостью питался последнее время в Европе, так жуть берет. Да и гадости было довольно мало. Европейские газеты пишут, что в Америке гражданская война и все такое, ну, а я вам скажу, что это одни разговоры, — вы попробуйте ветчину, а потом говорите.
Стифс долго вынюхивал и хитрил. У него набрался целый ворох материалов. Наконец, он умолил свой союз, который стал ужасно как прижимист за последнее время, так как в Европе тоже была «кон’юнктура» в своем роде, дать ему на билет третьего класса через океан. Его отговаривали. Мало, что ли, народу сломали себе голову с этим Идитолом, будь он проклят, — а толку все нет и нет. И никакого Идитола нет. Им, по правде сказать, и не пахнет. Вот что.
Но Стифс уперся в стену и не отставал. Он уверял, что оно вылезет неожиданно и тогда с ним не сговоришься. Все равно с ним не сговоришься, отвечали ему. Но оно будет в руках у нас. Ваша голова будет у них в руках, — вот что будет. Все таки он настоял на своем. Он таскался по Америке два месяца, из’ездил зайцем всю страну, пока наконец не напал на след. Он явился и сказал: — он интересуется вопросом, он работал сам, пусть меня проэкзаменуют ваши инженеры. Возьмите меня на работу. Сперва с ним не стали говорить, но когда он написал нм доклад, где намекнул на кое какие свои соображения, они прислали за ним автомобиль, завезли по дороге в магазин готового платья, накормили в кафе — и увезли чорт знает куда. Они поняли, что из него может выработаться совсем нежелательный конкурент.
Он знал только, что они ехали на автомобиле всю ночь, не останавливаясь, и в конце пути по чрезвычайно отвратительной дороге! Потом его высадили и повели пешком, он карабкался какой то горой, и если бы его не вели за руки, одни спереди, другой сзади, так он там бы и остался, где-нибудь в каменной щели. Уже светало, они перешли досчатый мостик через дыру, куда и глянуть то было страшно, и где внизу клокотала вода. Утром пришли. Настоящая крепость. Привели его в комнату и сказали, что это отныне «его комната». Он разделся, умылся и брякнулся на постель. Чуть не год он не спал на чистом белье.