Спецмиссия антихриста

Матерям же к моменту трагедии в лучшем случае бывает лет 38–40, а чаще — 45–50. И о другом ребенке речь уже не идет. Оглянитесь вокруг, вспомните родственников, друзей, знакомых, соседей — и вы ужаснетесь, поняв, как типично то, о чем мы сейчас говорим. Нам, например, потребовалась буквально пара минут, чтобы вспомнить двадцатилетнего соседа, разбившегося насмерть, когда он катался на скейтборде по специально оборудованной трассе. И утонувшего двадцатидвухлетнего сына немолодых родителей. И восемнадцатилетнюю девочку, покончившую с собой, и девятнадцатилетнего родственника, который упал с велосипеда и ударился виском о камень. И парня, разбившегося на машине вместе с подругой и приятелем. И пятнадцатилетнего подростка, убитого около стройки так и не пойманными бандитами. Вспомнили еще одного двадцатилетнего: он был наркоманом, и мать, выйдя утром гулять с собакой, нашла его мертвым в родном подъезде.

А недавно у нашей знакомой умер, сгорел в один день от непонятной болезни, маленький сын. Ей около тридцати пяти, теоретически она вполне могла бы еще иметь детей, но, когда рожала Сашу и была в полубезумном состоянии от боли, врачи уговорили ее перевязать маточные трубы. На языке охранников репродуктивного здоровья это называется «методика послеродовой стерилизации»…

Безмолвный крик

Сейчас наступило время, когда люди волей-неволей задумываются о будущем: каким ему быть и быть ли вообще. Ну а разговор о будущем невозможен без анализа прошлого. По поводу причин, приведших нас к нынешнему печальному состоянию, сломано и продолжает ломаться множество копий. И у себя на кухне, и в публичных дискуссиях.

Одна такая дискуссия запомнилась нам особо. Но не тем, что у нее было интригующее название, что-то вроде: «Возрождение России — миф или реальность?». И даже не выступлениями светил в области экономики, космонавтики, военного дела и демографии, которые гораздо больше, увы, говорили о неизбежности катастрофы, чем о возможности возрождения. Все это было достаточно привычно. Запомнилось другое. В какой-то момент слово взял священник. Доклад его был кратким, скорее, это была реплика. Он просто сказал, что не понимает, о каком возрождении можно даже говорить, когда в стране ежегодно, по самым скромным подсчетам, совершается 3 миллиона абортов. И что это и есть главная причина наших бед.

Зал не понял. Публика недоуменно переглядывалась, многие пожимали плечами, кто-то раздраженно высказывался. Дескать, при чем тут аборты, когда разрушен ядерный щит, разорена армия, закрыты заводы и фабрики, недра распродаются, космос не финансируется?! Грешным делом, и мы подумали тогда, что батюшка все же немного утрирует. Но слова его запомнили, и чем больше времени проходило, тем явственней мы осознавали страшную правоту этого приговора.

Начнем с самого очевидного — с абортов на поздних сроках, которые еще совсем недавно принято было называть искусственными родами. Терминологическая замена очень даже понятна. Во-первых, аборт, в восприятии большинства людей, рядовое событие. Ну разве что поздний — после 12 недель, а так — ничего особенного. И, во-вторых, роды ассоциируются с рождением, а значит, настраивают на жизнь. Искусственные роды и врачу, и матери психологически гораздо сложнее завершить убийством, чем сделать аборт.

И все же, как ни называй, факт детоубийства в данном случае неоспорим. Примерно с 16 недель ребенок в утробе матери начинает заметно шевелиться. При всем желании уже невозможно отрицать, что он живой. Еще совсем недавно на искусственные роды решались только в тех случаях, когда возникала серьезная угроза для жизни женщины. В медицине это так и называется «по жизненным показаниям» (хотя и тут много этически спорного: представим, что ребенок родился и прожил два дня. Как бы выглядела мать, которая согласилась на его умерщвление?).

Но в 1988 г. — еще при советской власти — появилась «Инструкция о порядке разрешения операции искусственного прерывания беременности по немедицинским показаниям». Снова хочется обратить внимание на языковые ухищрения — слово «роды» и здесь не присутствует. Вполне сформировавшихся младенцев разрешили убивать на определенных условиях. Вот они: «Смерть мужа во время беременности жены, пребывание женщины или ее мужа в местах лишения свободы, лишение прав материнства, многодетность (число детей свыше пяти), развод во время беременности, инвалидность у уже имеющегося ребенка». Таким образом, был сделан еще один шаг к «цивилизованному обществу». На одной чаше весов оказалась детская жизнь, а на другой — нет, уже не жизнь и не здоровье матери, а ее комфорт. Общество и это проглотило, не заметив.