Спецназ Его Императорского Величества

Московский драгунский полк двигался тем же порядком — Данилов отдавал распоряжения разъездам, организуя их движение так, что появление противника не застало бы полк врасплох. Тимохин ехал рядом, ни во что не вмешиваясь. Он считал, что теперь в организации боевого охранения нет необходимости. Позади полка, хоть и на отдалении, двигалась конная артиллерия, да и трудно представить, что сразу после взятия Вильно французы бросятся в погоню за ускользающей русской армией. Но приказ надо выполнять. Правда, не всегда нужно проявлять запредельное рвение.

Данилов оказался не сильно загруженным, и у офицеров нашлось достаточно времени обсудить последние события. Разумеется, разговор шел о французских лазутчиках. Николай подробно рассказывал командиру все, что знал. Об австрийском генерале Шмите, о неожиданной пуле, пролетевшей над ротой и ударившей в молодой клен рядом с Багратионом, о майоре Вяземском, единственном уцелевшем из посыльных Кутузова на аустерлицком поле, погибшем затем от шального ядра. А потом о Фридланде, где оба они получили тяжелейшие ранения, и о малыше, который легко уложил четверых драгун, в том числе и Данилова. А буквально несколько часов назад ушел от Тимохина, применив очередной дьявольский прием.

— Послушай, князь Данилов, я вот служу с тобой без малого семь лет. Хорошо, после Аустерлица полгода провалялся. Потом, после Фридланда, оба лечились — я год, а ты больше двух. Но все равно, четыре года, никак не меньше, мы с тобой вместе. Скажи, почему ты молчал? Почему ты ничего никому не говорил?

— Почему же — не говорил? Еще как говорил! Когда возле Багратиона пуля свистнула, я даже рапорт написал.

— И что?

— Бумагомарака, маменькин сынок, молоко на губах не обсохло, рвусь карьеру на рапортах делать, поближе к генералам устроиться хочу.

Николай проговорил это ровно, без интонации, даже немного позевывая.

— Да? И кто это?

— Чардынцев.

— Понятно. Да, не любил майор рапортов.

— А кто их любит, такие рапорта? Это я по-молодости лет вылез, за что и получил по заслугам.

— Но все равно так же нельзя. Ты мне почему не сказал?

— Сказал. Сегодня.

— Издеваешься, майор. Семь лет спустя…

— А когда было говорить-то, друг мой? После взбучки от Чардынцева у меня надолго желание пропало. Хотел с Вяземским поговорить, да не успел. Он бы понял, только не дожил майор до рассвета после Аустерлица. Ты тоже напрямую из боя в госпиталь отправился.

Данилов выразительно посмотрел на рваный шрам на щеке Тимохина, идущий до самого уха.

— Вот и пришлось главнокомандующему докладывать.

— Кутузову?

— Да. Только лучше бы я этого не делал.

— Это почему же?

— В принципе, он сказал то же самое, что и Чардынцев. Только повежливее.

— Понятно…

— Так что желание рассказывать еще кому-нибудь опять исчезло. Тем более, что вся эта чертовщина прекратилась. И только через полтора года я вновь увидел пулю, прилетевшую «ниоткуда». Она тебе в спину ударила. И опять поговорить не получилось. Уж очень ты неразговорчивый стал. Через час разобрался, откуда стреляли и кто, но сам на год лишился возможности внятно говорить. Потом, когда в полк возвращался, нужно было сказать — дорогие отцы-командиры, помните, как в битве при Фридланде покинул я строй без приказа и взвод за собой увел? А через полчаса весь взвод и положил! Как думаешь, вернули бы меня? А сейчас? Пойдем к Залесскому, и я все расскажу, по полочкам разложу. Знаешь, что он скажет?

— Что?

— Хорошо, майор Данилов, идите в эскадрон. А потом добавит, глядя вслед, — ты, Тимохин, за ним присматривай, видать, старая рана князя мучает, он же год без памяти пролежал — всякая чертовщина в бреду и намерещилась.

— А мне тоже гусары Ахтырского полка привиделись?

— А что — гусары? Стреляли в кого?! Да, полк их у Багратиона во второй армии! И что с того? А может, и правда, Багратион их отправил? Только не к Барклаю, а к Беннингсену. У него здесь родовое имение под Вильно. Багратион, он-то Барклая никогда не любил.

— А то, что они дым пустили да через забор убежали?

— А если Багратион не велел им говорить, куда ездили?

— Но ты же сам знаешь, что приехали они в Вильно не по той дороге! — в сердцах воскликнул Тимохин. — И этого, маленького, раньше видел!

— Вот мы и приехали опять ко мне.

Данилов вздохнул.

— Понимаешь, если все, что знаю, расскажу, то опять про мой бред разговоры пойдут. Это я тебе точно сказать могу. Мне ведь отец — старый драгун Смоленского полка — не поверил.

— Отец?

— Ну он так не сказал — врешь ты все, сын. Но спрашивает, — а целиться-то как? Ведь чтобы пуля за версту улетела, надо ружье высоко задирать. А сам смотрит так участливо.

— И что делать, князь?

— Не знаю. Только если этих лазутчиков за делами их черными захватить не удастся, то и говорить о них — себя ославлять. Думал, тебе сегодня повезет, да не вышло!

Данилов замолчал, покачиваясь в такт медленно идущей лошади. Тимохин тоже не нарушал молчания, размышляя над сказанным.