Спецназ Его Императорского Величества

— Что вы стоите, — заорал взбешенный беспомощностью офицер, — взять его! И не церемоньтесь! Для чего у вас шпаги?!

Оценив ситуацию, Доминик пришел к выводу, что ему не стоит доставать свою, а метнувшись к бюро, схватил пресс-папье, которое вознамерился превратить в основное оружие, поскольку решил, что никого не собирается убивать. Выпад первого он пропустил, двигаясь навстречу шпаге, и, скользнув под клинок, уклонился в последний момент. Острый угол пресс-папье несильно, но точно ткнул нападавшего в локоть. Шпага покатилась по полу с дребезжащим звоном, а рука повисла, словно полотенце на веревке. Доминик высоко подпрыгнул, одновременно вращаясь вокруг своей оси. Он сделал это настолько легко, что со стороны могло показаться, что какая-то нечеловеческая сила поднимает его, ввинчивая в воздух. Носок сапога ударил гвардейца точно в челюсть, и тот рухнул, как срезанная косой трава, к ногам товарищей. Один из двоих оставшихся противников запнулся об упавшего, и, хотя и не растянулся на полу, вынужден был сделать быстрый шаг вперед, чтобы восстановить равновесие. Этого времени хватило Доминику, чтобы, скользнув к гвардейцу, переложить пресс-папье в левую руку и нанести широкий размашистый удар в правый бок на уровне пояса. Очередная шпага грохнула о пол; схватившись обеими руками за печень, медленно осел, будто куль с мукой, предпоследний противник Доминика, потерявший всякий интерес к происходящему. Оставшийся в одиночестве гвардеец продержался недолго. Непостижимым образом оконная портьера бросилась на него, полностью закрыв видимость, а сам он получил чувствительный удар в лоб все тем же злосчастным канцелярским инструментом, и потерял сознание. К счастью для него, Доминик наносил удар не в полную силу. Схватка закончилась меньше, чем за четверть минуты. Единственный, кто мог попытаться продолжить ее — офицер — не изъявлял ни малейшего желания, по-прежнему стоя посреди комнаты согнувшись. То ли впрямь неважно себя чувствовал, то ли проявлял таким образом благоразумие.

— Простите, ваше величество, но ваш брат оказался бы крайне огорчен, узнав, что я позволил арестовать себя. Впрочем, не думаю, что он обрадуется, когда ему станет известно, как вы отнеслись к его просьбе.

Аккуратно положив пресс-папье на бюро, Доминик поклонился оторопевшему Жерому и выскользнул из комнаты.

Шарль Перментье, довольно бодрый, хотя и спал этой ночью не более трех часов, внимательно слушал не менее бодрого Доминика, который вообще еще не ложился.

— Скажи, а Жером, не попал случайно под пресс-папье?

— Разумеется, нет!

— Тогда, думаю, это единственное, что огорчит императора в твоих действиях. Ему хорошо известны все «таланты» младшего брата. Бездарность — это пустота, которая заполняется глупостью, заносчивостью и ленью. Иди поспи немного, до рассвета всего час. Я постараюсь, чтобы его величество принял нас до завтрака.

Перментье оказался прав. Возвращение Доминика оказалось для императора событием из ряда вон выходящим, и он принял его вместе с Перментье сразу после утреннего туалета.

Выслушав доклад, Наполеон некоторое время задумчиво расхаживал по кабинету.

— Хорошо, Доминик! Что сделано, то сделано. Он все равно мало бы чем помог тебе. С самого детства был таким. Подойди сюда!

Бонапарт остановился около большой карты, висящей на стене.

— После того как Багратиону не удалось соединиться с армией Барклая в Лиде, он станет отступать на Минск. Маршал Даву уже отправился туда прямо из Вильно. Он опередит Багратиона и отрежет ему дорогу. Русская армия окажется между Даву и Жеромом. Сдаваться, конечно, Багратион не станет, но наши щипцы начнут сжиматься все сильнее и сильнее, и ему придется атаковать Даву, чтобы прорваться на восток. Так что отправляйся в Минск и жди. Багратион сам придет к тебе. И постарайся, чтобы он не ушел. Перментье сейчас передаст тебе письмо к маршалу. Можешь идти.

Левуазье молча поклонился и вышел. Наполеон начал задумчиво расхаживать по кабинету. Потом заговорил ровным голосом, то ли сам с собой, то ли обращаясь к Перментье.

— Главный недостаток, которым обладают родственники — это то, что их нельзя расстрелять. Из-за этого надутого индюка я просижу в Вильно лишнюю неделю, хотя мне уже пора следовать за Барклаем на Дриссу.

И вновь отправился гулять по кабинету, вышагивая в такт мыслям.

— Хорошо! — теперь император точно говорил с Перментье. — Садитесь за стол, мой друг, и пишите. Первое письмо — Даву. «Дорогой маршал! Все, что вы сделаете для капитана Доминика Левуазье, вы сделаете для Франции и меня лично. Прошу вас помнить это».

Император замолчал, давая возможность Перментье дописать сказанное.