Спецназ ГРУ в Афганистане

— Чого причепився к людыне? — пробурчал Вареник, и Вовка ненадолго затих. Он мысленно представлял Карлыгаш, у которой крыльями ласточки, должно быть, разлетаются брови. Но под бровями неизвестной красавицы то и дело появлялись рыжие глаза Соньки Прокушевой и ее вечно насмешливый веснушчатый нос… «Написать ей, что ли?» — шевельнулась мысль в его растопившемся от жары мозгу, но он тут же выбросил эту «неудобную» мысль, словно мешающий спокойно отдыхать камешек. «Много захотела! Пусть покусает потом локоток, когда он вернется в Тугулым в лихо заломленном берете, с Мишиным прищуром глаз, «в которых будет лишь вниманье, но ни смущенья, ни тепла…»

— Ержан, а, Ержан… А сколько у вас детей будет? — снова начал Губин, но тут же схлопотал по кумполу туго скрученной газетой.

— Не понимаю, — раздраженно сказал Вареник, снова разворачивая «Фрунзенец». — Война иде, а газеты — про учебные стрельбы. «Метко стрелял на полигоне рядовой Давлетшин. Лучше всех на танке проехал Михаил Пасюк…» А про Афган где?

Губин не мог пропустить такую возможность блеснуть эрудицией и посрамить невежду.

— А це, Гришенька, не для средних умов понимание! То больша-а-ая политика!

— Становись! — раздалась команда, и разомлевшие солдаты нехотя потянулись на солнцепек. Рослый капитан Шпагин, командир первой разведроты, велел новичкам построиться лицом к батальону и неторопливо зачитал фамилии, определяя, кого в какой взвод.

«Сам в тени стоит, а нас…» — вяло позавидовал ему Вовка.

На Варенике капитан запнулся, внимательно, с усмешкой посмотрел на обладателя вкусной фамилии. Гриша подтянул свой иногда нависавший над поясом живот и беспокойно оглянулся на своих друзей: а вдруг их разведут в разные взводы? Капитан чуть больше, чем других, оглядел его с ног до головы, видно, остался доволен бравым видом сержанта и крикнул на левый фланг:

— Маслов, забирай себе!

— Маслов, Маслов… — одновременно пронеслось у всех троих. — Ну да! Мишка-десантник, прощаясь, наказывал: «Проситесь к Пашке Маслову. Он из вас рейнджеров сделает, он вас научит свободу любить».

Гриша еще не успел стать в строй третьего взвода, как у Вовки вырвалось:

— Товарищ капитан, разрешите мне и Сарбаеву в этот же взвод.

— В чем дело? Кто такие? — с напускной суровостью спросил добродушный капитан.

— Друзья мы. Хотим вместе служить, — уже испуганно, заискивающе ответил Губин.

— Детский сад! — хмыкнул командир и снова склонился над блокнотом. Вареник уже отчеканил по камням строевым и по всем правилам устава развернулся в строю, а капитан все еще не выкликал следующего. Потом оторвался от блокнота, посмотрел на Губина и, направив на него шариковую ручку, велел выйти из строя.

— Фамилия?

— Рядовой Губин, товарищ капитан, — как-то неуверенно ответил Вовка, пока не угадывая намерений ротного.

— А кто твой друг, рядовой Губин?

Вовка еще не успел открыть рта, как Ержан пулей выскочил из строя, встал рядом с Губиным и откозырял:

— Рядовой Сарбаев, товарищ капитан.

Одинаково умоляюще смотрели на Шпагина пара голубых и пара черных глаз, уж так им хотелось быть рядом друг с другом, что капитан повеселел, повернулся к Маслову и, комично разведя руки, сказал совсем не по-командирски:

— Придется брать, Паша, ничего не поделаешь.

— Да уж пополненьице! — польщенный Маслов подыграл ротному, улыбаясь одними усами. — Этот Вареник, а те кто — Пряник с Барсуком, что ли?

Разведка покатилась со смеху, тем самым закрепляя за этими новичками прозвища и сразу делая их известными всему разведбату. Но друзья все равно весело отшлепали строевым на левый фланг и вытянулись перед Масловым.

Гриша сначала мучительно подумал про Губина: «Это тебе за «большую политику», — но потом вступился за друзей и сказал командиру взвода:

— Хорошие хлопцы, товарищ сержант.

— Отставить разговорчики! Стать в строй! — посуровел Маслов, и Губин не решился ввернуть ему уже заготовленную фразу: «Вам передает привет мой кореш Миша».

* * *

«Джелалабад… Первая разведывательная рота. Третий взвод… Вот где я теперь, дорогая Карлыгаш. Здесь все не так, как у нас. В Алма-Ате. Женщины закрываются чадрой, мужчины — в чалме. По улицам пыль поднимают «Тойоты». И дуканы, дуканы, дуканы… Вот сейчас лежу в палатке. Духота, темнота. Здесь, говорят, идут бои, но пока слышна только иногда отдаленная стрельба, как на полигоне. Здесь уже можно ожидать удара в любую минуту. Даже вот сейчас. И брезентовый низкий потолок — плохая защита. Нет, об этом я тебе писать не буду», — так мысленно сочинял письмо Ержан. Как всегда, перед сном. Как всегда, Карлыгаш.

А уснул — и вдруг очутился в гостях у деда Амантая. Дед еще живой, а Ержан еще маленький, и дед учит его сидеть на коне. Мать беспокоится, протягивает руки, чтобы поймать, если он будет падать, а отец смеется, отталкивает мать от коня, говорит, что Ержан джигитом становится. Ему хочется показать маме, какой он уже джигит, понукает коня, а тот ни с места. Какой стыд! Как обидно! А Карлыгаш выглянула из юрты и смеется над ним… Даже во рту пересохло от такого позора.