Спецназ обиды не прощает

Вот перевал, где они подстерегли караван по наводке местной агентуры. Агент был не просто очень бедный, а совершенно нищий «дух», и две тысячи афгани оказались для него достойным вознаграждением. А большей суммой спецназ и не располагал, поэтому агенту разрешили забрать что-нибудь из трофеев. Когда расстреливали колонну, все отчетливо слышали в ночи женские и детские крики, но продолжали стрелять. Позже узнали, что с караваном из Пакистана возвращалась семья местного «середняка», который уже начал сотрудничать с властью и при этом держал в долговом рабстве всю местную бедноту.

Крики гибнущих женщин и детей преследовали его, но самым мучительным и постыдным было то, что он не испытывал раскаяния. От его руки погибло немало мирных жителей, но тогда они были для него только врагами, а врагов следовало убивать, чтобы они не убили его друзей. Мирные жители, ковырявшиеся в камнях своими мотыгами и лопатами, разбегались при звуках боя, а потом выползали на поле и добивали наших раненых своими мирными мотыгами. У Ромки не было к ним никаких чувств, ни ненависти, ни сострадания. Они были просто врагами.

Да, их крики, их невидимые тени на картинах терзали его, и эта непреходящая мука будет преследовать его до конца жизни, но не он виноват в их гибели. Не только он. Виноватых много, и каждый получит свое. Ромка знал, что когда-нибудь и ему придется заплатить. И заплатить не только душевной болью.

Вот душманский укрепрайон. Там наши провернули на редкость удачный налет, но доверились афганским картам и нечаянно пересекли границу. Где-то застряли вертолеты эвакуации, и двум неполным ротам пришлось принять на себя контратаку чуть ли не полка моджахедов и пакистанских пограничников. Шквал огня, оглушительная канонада — но ничего этого не слышал Ромка, глядя на свой пейзаж. А слышал он шипение радиостанции и спокойные голоса в эфире: «Первый, я Второй. По мне работает ДШК. Пробую подойти ближе». (Короткая очередь из крупнокалиберного пулемета ДШК может перерубить человека пополам). Пауза, шипение. «Первый, я Второй. Работаем гранатами». Шипение, и наконец: «Первый, я Второй. Идем дальше».

Так говорили боги. Неуязвимые и бесстрастные. Обреченные на бессмертие и безнаказанность. Боги-разрушители. «Мы города сносили, мы горы ровными делали!» — хрипели эти боги через несколько лет, раздирая на груди рубаху перед очередью в винный отдел. А я тебя туда не посылала, отвечала очередь богам.

В американском фильме про вьетнамскую войну Ромку поразила фраза одного из героев. Офицер, глядя на солдат, размышляет: «Ребята мечтают вернуться домой. Но вот проблема. Я был дома, и знаю, что никакого дома больше нет». С войны не возвращаются. Война сидит в тебе, как мина замедленного действия, и тебе остается только держаться подальше от людей, чтобы не задеть их осколками, когда она, наконец, сработает.

Ромке было легче — убедившись, что «никакого дома больше нет», он имел возможность вернуться туда, где теперь было его место. После первой командировки он послонялся по общаге, погонял личный состав в учебке, да и напросился на вторую. Офицеров с опытом брали в спецназ охотно, работы было много. А вот куда девались на гражданке его отслужившие солдаты-срочники, он не знал. Были среди них и молдаване с хохлами, и абхазы с грузинами, были и чеченцы. Сейчас наверняка все они при деле. Если до сих пор живы.

А потом он и сам оказался на гражданке. Старые друзья поначалу звали его к себе. Кто в менты, кто в охрану, кто в бизнес. И даже в дворницком отделе кадров не раз ловил его некий работник военкомата, предлагая очень выгодное дельце — командировку на юг. Ромка улыбался, разводил руками и отвечал, что очень занят.

Он уже знал, что лучше держаться подальше от людей. Люди оскорбляли его одним своим благодушным видом. Он не мог им простить их суеты, их погони за шмотками. Конечно, это было несправедливо. Люди не виноваты в том, что веселились, когда он хоронил друзей. Каждую минуту кто-то гибнет, кто-то страдает — так что же теперь, всем надеть траур? Ромка понимал, что несправедлив к людям, но ничего не мог с собой поделать. Изо всех сил он старался сдерживаться. Но примерно раз в полгода обязательно срывался. То позволит подвыпившим юнцам напасть на себя, прикинувшись чуркой узкоглазым. То засунет в мусорный бак какого-нибудь крутого в малиновом пиджаке…