Спецназ обиды не прощает

Они успели забраться в «Ниву» Фикрета, когда до второй машины преследователей (если это были они) оставалось не больше ста метров.

— Надо оторваться от этих, — сказал Вадим, и Фикрет кивнул.

«Нива» скатилась с насыпи и помчалась прочь от дороги. Вторая машина последовала за ней. Под колесами хрустели ракушки, в прыгающем свете фар блеснула вода.

Между прибоем и дорогой берег местами был залит водой, и сейчас машины неслись по этим лужам, разбрасывая брызги веером. Вадим оглянулся.

— Догоняют. Прибавь газу. Фика, на обгон идут!

Фикрет кивнул, но газу не прибавил, и даже чуть отвернул в сторону, теряя в скорости. Он пригнул голову и поглядывал куда-то вбок поверх капота.

— Готов! — вдруг сказал он, показывая пальцем на зеркало.

Все, кроме него, оглянулись. Вторая машина исчезла.

— Яма, — сказал Фикрет.

— Глубокая? — спросил Ковальский.

— Два метра. Спасать будем?

— Перебьются, — сказал Вадим.

— Куда едем?

— К тебе нельзя, — сказал Вадим. — Есть надежное место, где можно спрятаться?

Фикрет кивнул. «Нива», завывая и с треском разбрасывая ракушки из-под всех колес, забралась по насыпи на дорогу.

Глава 12

Убежище

Для мирного времени Фикрет был самым бесполезным агентом из тех, с кем работал Панин. Хотя бы потому, что не мог написать и пары связных предложений по-русски. Да и писать ему было не о чем. Он не общался с иностранцами, не мог внедриться в религиозную секту, и даже слухи и сплетни он обычно сам узнавал от Панина.

Кроме того, он имел судимость и родственников за границей, курил анашу, содержал трех жен и был браконьером.

Познакомились они так. В запущенном уголке приморского парка Панин с ребятами оборудовал поляну для занятий. Деревья служили турниками и макиварами, на асфальте можно было отрабатывать «ката», а на песке — броски. Занимались обычно по утрам, перед работой. В это время в парке не было никого. Но вот однажды со стороны моря на полянку вышел худой, загорелый до черноты человек в брезентовом плаще. Он удивленно оглядел выстроившихся парами ребят в кимоно, достал сигареты и присел на корточки. И пока они занимались, невозмутимо покуривал «Кэмел».

«Это карате?» — спросил он у Панина.

«Карате».

«Что это дает?»

«Здоровье. Сердце хорошо работает, спина не болит», — сказал Панин, по привычке избегая сложных предложений.

«Спина… Спина — это хорошо. Сколько стоит заниматься?»

«Бесплатно».

«В Баку один урок карате двадцать рублей».

«Можешь ехать в Баку».

«Нет времени. Завтра приду?»

Фикрет внес в занятия сразу несколько ценных новшеств. Он показал удобную дорожку вдоль моря, по которой бегал сам Назим Сулейманов, великий сумгаитский футболист. Он принес старые брезентовые плащи, из которых получились отличные манекены. А еще он предложил по понедельникам бегать в другом месте — в городском саду. Те, кто мог придти на эту пробежку, не жалели о потраченных усилиях. Два километра легкой трусцой заканчивались у дверей заведения, где как раз к этому времени у старого Гариба созревал хаш. 50 грамм водки полностью компенсировали беговые энергозатраты, а горячий хаш ликвидировал последствия воскресных излишеств.

Между прочим, именно старый Гариб сообщил в комитет, что в таком-то месте в такое-то время состоится купля-продажа мощного лодочного мотора с целью последующего использования его для нарушения морской госграницы и ухода в Иран. Панин с Михалычем спланировали, утвердили и осуществили ночную засаду, и сами же, налетев, скрутили покупателя. Панин застегнул наручники. Включил фонарь — и узнал Фикрета. Немая сцена. Михалыч сориентировался первым. Он поблагодарил и отпустил ментов, а задержанного в наручниках увезли в горотдел, подальше от посторонних глаз. Панин проговорил с ним всю ночь. Так Фикрет стал его агентом. А мотор предназначался вовсе не для ухода в Иран. Фикрету хватало рыбы и в акватории Апшерона. Так что старый Гариб сгущал краски.

— Гариб живой еще? — спросил Панин.

Фикрет кивнул. Он молча вел машину по ночным улицам города, который часто снился Панину в кошмарных снах. Невозможно было представить, что он когда-нибудь вернется сюда.

Но вот он здесь, и все так же тянутся кипарисовые аллеи, и ветер кружит листву и мусор на центральной площади.