Спецназовец. Шальная пуля

– То-то, что егерь. Потом-то, если захотите, вы с ним счеты сведете. Но каково будет явиться на представление к президенту и премьеру с подбитым глазом? Засмеют ведь! Да и не по чину это вам – с егерями половыми членами меряться. Тем более, что если из-за вас зверя упустим, Митрич будет целиком в своем праве. Да и не он один. Вон там, по правую руку от вас, видите? Это генерал Майков, вы его знаете. Охотник неумелый, но заядлый и очень азартный. В сердцах, знаете ли, может и приклад об голову обломать. Потом, конечно, станет извиняться, но кому от этого легче?

– М-да, – промямлил слегка потерявшийся Асташов. – Не думал, что все так сложно…

– На самом деле все достаточно просто, – утешил его генерал. – Надо всего лишь соблюдать правила игры. В Кремле они одни, в правительстве – другие, на охоте – третьи… Хотите совет? Вернее, целых два совета. Первый: ступайте на номер, зарядите оружие и ждите зверя. И второй: забудьте вы, наконец, о Томилине! Он умер, похоронен с воинскими почестями, и на этом все, точка!

– Наверное, это правильный подход, – немного помедлив, согласился Асташов.

– Единственно правильный, – подтвердил генерал.

Неумело переступая тяжелыми от налипшего снега лыжами, чиновник развернулся и, волоча ноги, заковылял на отведенное Митричем место. Генерал проводил его пустым, ничего не выражающим взглядом и стал терпеливо ждать. Время от времени он поглядывал направо, проверяя, как там его собеседник, но минуты шли, а на соседнем номере ничего не менялось. Каким-то упрятанным в самой глубине мозга, неизвестным науке органом почти физически ощущая, как приближается поднятая загонщиками с дневной лежки стая, Андрей Васильевич заставил себя забыть об Асташове на целую минуту. Когда по истечении этого срока он снова посмотрел направо, вместо нелепой фигуры в неуместно ярком шведском пуховике с избыточно мощной винтовкой наперевес, его взгляду предстало только неопределенных очертаний желтое пятно на фоне сероватой снежной равнины.

Тогда генерал Бочкарев привычным движением вогнал носки унтов в крепления лыж, поправил на плече ремень двустволки и, оставив палки сиротливо торчать в подтаявшем сугробе, ловко и быстро, как невиданный полярный паук, заскользил по тонкой, уже основательно подтаявшей пороше туда, где минуту назад видел будущего заместителя министра.

* * *

Волки, матерый самец, взрослая самка и три головы молодняка, вихляющим собачьим галопом проскакав по обозначенному красными флажками коридору, беспрепятственно скрылись в полях. Генерал милиции Майков, инстинктивно схватившись за карабин, сделал в ту сторону незаконченное движение всем телом, но вовремя спохватился, встал ровно и, опустив голову, медленным ритуальным движением стащил с нее шапку. Остальные уже стояли с непокрытыми головами – все, за исключением Игоря Геннадьевича Асташова, который лежал, прижавшись щекой к порозовевшему насту и выставив на всеобщее обозрение простреленный висок. Его дорогая винтовка валялась в метре от тела, в дуло набился снег; правая лыжа сорвалась с ноги и отъехала в сторону, а левая воткнулась носком в снег и торчала кверху под острым углом. Ботинок застрял в креплении, и покойник лежал в нелепой позе, задрав одну ногу, как будто исполняя какой-то дурацкий акробатический этюд из репертуара вышедшего на пенсию циркового тюленя.

– Вот те на, – сказал кто-то. – Называется, поохотились.

– Глянул бы, Левон Георгиевич, – произнес другой голос. – Ты же у нас светило медицины!

– Да чего тут смотреть, все и так видно, – вздохнуло светило и все же, нахлобучив шапку на мерзнущую плешь и нацепив на крупный, украшенный характерной горбинкой нос очки в модной оправе, опустилось перед убитым на корточки.

Левон Георгиевич Саркисян был доктором медицинских наук и возглавлял кафедру судебной медицины в институте, название которого известно едва ли десятой части коренных москвичей, не говоря уже о гостях столицы и гражданах, которых угораздило родиться и остаться на постоянное жительство за пределами МКАД. Его заслуги перед медициной вообще и судебной медициной в частности были неоценимы, и при этом он, как и подавляющее большинство его земляков, оставался законченным пижоном. Генералу Бочкареву, например, было доподлинно известно, что этот стареющий клоун просто обожает привлекать к себе внимание нижних милицейских чинов своей вызывающе нерусской внешностью и не менее вызывающим, хотя и не выходящим за рамки законности и приличий, поведением. А потом, когда ухвативший его за воротник толстобрюхий тупой унтер уже предвкушает удовольствие от предстоящей процедуры морального и физического унижения зарвавшегося кавказца и подсчитывает в уме выручку от этой нехитрой операции, сунуть ему прямо в заплывшие салом гляделки удостоверение, дающее Л. Г. Саркисяну полное законное право не только проживать в городе-герое Москве, но и носить китель с погонами генерал-майора МВД… Немая сцена. Занавес.

Ну, и кто он после этого, если не пижон?