Спецоперация, или Где вы были 4000 лет? (СИ)

— Может, ты мне поможешь? — сказал Петр. — Неудобно себе спину из ковшика поливать.

И громко засмеялся.

Она тоже засмеялась в ответ. Много раз она представляла себе сцену раздевания Петра, их встречу. Но то, что она будет смывать с него мыло из ковшика, так как холодную воду отключили, это она ни разу не фантазировала. Смех происходил сам собой, пользуясь их телами. Они не могли остановиться, уже болел пресс, а они все смеялись. Потом Смех резко ушел, и пришел Секс, долгий, плавный и чувственный.

Маша иногда баловалась женскими романами и даже пыталась писать их. Но ей никак не удавались постельные сцены. А что за женские романы без постельных сцен? Раньше не получалось. Но после случившегося получилось. Пока они занимались любовью, текст сам собой писался в ее голове.

«Из ванны они перебрались в спальню. Время замедлило свой ход, и Петру казалось, что Маша тысячи лет целует его, тысячи лет он ласкает ее спину и еще тысячи лет он двигается в ней. Как будто тела, соскучившиеся друг по другу за эти тысячи лет, сливались в одно, создавая общий рисунок наслаждения. Ее стоны были единственным, что его интересовало. Больше ничего не было. Он любил ее в эти минуты так, как никого не любил во время секса. Казалось, что он искал именно это тело тысячи лет, и вот, наконец, нашел. Это тело ему не принадлежало, не принадлежало никогда, не принадлежит ему и сейчас. Но блаженства большего, чем скользить внутри нее, Петр не знал. Желание обладать овладело им через нее. И теперь он скользит внутри нее, затирая истошные попытки быть вместе».

Когда все закончилось, Петр увидел тетрадку, лежащую на тумбочке возле кровати. Эта была та самая тетрадка, в которую она что-то записывала, когда он вошел в кафе после разговора с мамой.

Стихи.

— Твои? — спросил Петр.

Она кивнула.

— Можно?

— Да.

Петр открыл последнее записанное в тетрадку стихотворение.

— Посвящено тебе, — сказала Маша, зарываясь в его подмышку как мышка в норку.

   Помни, стоя на краю обрыва,

   Мы с тобой калеки, наши крылья сломаны.

   Среди войны, красной грязи стонами

   Наши потоки текут теперь мимо.

   Мимо друг друга, многими жизнями,

   Прикрываясь, словно заборами,

   Нелюбовью железобетонною,

   Телами несбывшимися, голыми, стыдными.

   Я не могу память твою вылечить,

   Чтобы ты увидел, как мы, порванные,

   Лежим на бранном поле, воронами

   Изглоданные подсолнуха семечки.

   Когда-то я думала, что была оставлена

   Всеми на растерзание варварам,

   Пришедшим на мою землю карою,

   Испытанием божественным явленным.

   Но ты был со мной параллельными линиями,

   Воюя с теми же жадными убийцами

   И пустыми, страшными лицами,

   Разбивая их в кровь другою силою.

   Когда я думала, идти бессмысленно —

   Все равно в борьбе силы нет уже —

   Закрывал меня, неодетую,

   Саван света вязал ты мне спицами.

   Где ты был четыре тысячи лет адские?

   Ведь не здесь и не там. Вне времени?

   Под каким ты скрывался именем

   И куда спрятал сети рыбацкие?

   Не пора ли нам снова встретиться,

   Чтоб уйти с того поля бранного?

   Сбросить шлемы с чужими забралами.

   Вечность дымкою легкою стелется.

   Мы в оковах войны, мы связанными

   Ею летами, веснами, зимами

   Проползли уже многими жизнями

   На разорванном брюхе, грязными,

   Позабытыми, разворованными!

   Пробудись ты, вочеловеченный,

   Не ломай больше кости белые

   Раскуроченными снова войнами,

   Через войны глухими стонами,

   Заглушенными, одурелыми.

   Нам нельзя на Земле задерживаться,

   Она делает нас бешеными

   Псами яростными, но ослепшими,

   Богом проклятыми и отверженными.

   Я твою излечу память,

   Только если ты не забудешь

   Лик свой истинный, если сможешь

   Сохранить, на войне не оставить.

— Ты не представляешь, как точно ты передала все, что со мной происходит.

— Представляю, — тихо сказала Маша. — Ты останешься со мной?

— Да, я останусь с тобой. Но сегодня мне нужно вернуться домой: бабушка умерла, маме пока сложно быть одной. Завтра мы обязательно встретимся на работе. И потом еще и еще. Я останусь.

Он встал с кровати, оделся.

— Ночь быстро закончится, и мы будем вместе. — сказал он, закрывая за собой дверь.

Когда Петр выходил из подъезда, ему казалось, что не было никаких шаманских обрядов, встречи с Человеком в капюшоне. Было только ощущение тепла обычной земной девушки, которая любила его здесь и сейчас, телом. Он был почти счастлив, ему было просто хорошо. И только в голове крутилась мысль:

   Я твою излечу память,

   Только если ты не забудешь

   Лик свой истинный, если сможешь

   Сохранить, на войне не оставить.

ГЛАВА 10

Петр стоял перед дверью маминой квартиры, вспоминая, куда положил ключи. Ключей он не находил: ни в карманах, ни в рюкзаке. Видимо, они выпали из брюк, когда он был у Маши. Он повернул ручку в надежде, что мама, как это часто бывало раньше, забыла запереть дверь. Так и оказалось — дверь была не заперта.

Петр перешел порог, споткнулся о веревку. Почувствовал резкую боль в области ключицы, из маленькой раны потекла кровь. В этот момент Петр прямо перед собой увидел разинутую пасть чудовища. Поняв, что это какие-то шаманские штучки, он бросил в пасть зверя висевшую над дверью подкову. Дверь захлопнулась, чудовище исчезло. Петр почувствовал слабость.