Спецслужбы и войска особого назначения

Важно заметить, что Ушаков был не просто служака, исполнитель воли монарха, он был прожженный царедворец — иначе он не сумел бы удержаться на тогдашних «крутых поворотах истории». По-видимому, он хорошо изучал нрав, пристрастия и ход мыслей Анны Ивановны и всячески стремился ей угодить. Как только в канцелярии появилось какое-нибудь дело с грязноватым, скандальным подтекстом, он сразу же испрашивал о нем высочайшего совета, умело разжигая интерес императрицы к своей деятельности. Не исключено, что прав Н. Н. Бантыш-Каменский, утверждавший, что Ушаков в «обществах отличался очаровательным обхождением и владел даром выведывать образ мыслей собеседника». Действительно, у Андрея Ивановича был нюх на криминальные по тем временам дела. Стоило баронессе С. Соловьевой, обедавшей у него и при этом ругавшей на чем свет стоит своего зятя — тайного советника Степанова, проболтаться, что «в доме зятя ее имеется важное письмо, задевающее честь императрицы, как Ушаков сразу же взял быка за рога». «Того же числа, — читаем мы в начатом вскоре деле, — по посылке из дворца Е. И. В.» (то есть после доклада Ушакова) из дома Степанова были изъяты все письма частного содержания, копии с которых были представлены самой императрице. Они не содержали состава политического преступления (это было очевидно при первом взгляде на них), но Ушаков умышленно перетряхнул грязное белье, чтобы императрица могла заглянуть в спальню своих подданных. При чтении этих писем глаза ее, надо полагать, не раз загорались огнем: «Поистине сокрушила меня дочь твоя, — пишет Степанов о своей жене теще, — и несмотря на ваши письма в тесной дружбе находится с тою госпожою, о которой вы к ней пишите и запрещаете и как получила ваше письмо 3 дня, то по ее числе вас меня лает, уже пожалуйте, перестаньте ей выговаривать, не — унять нам ее ничем, и весьма бешенее и спесивее стала(…) И та госпожа почасту здесь и она у нее ныне ужинать помчалась, никакой ее стыд не берет…» и т. д.

Одним словом, Ушаков знал свое дело хорошо. Спокойный и уравновешенный, он в течение почти тридцати лет каждый день приезжал в Петропавловскую крепость, где размещалась Тайная канцелярия, чтобы вести столь нужную престолу работу. Вероятно, прохожим было не по себе под его тяжелым взглядом, но он всегда поступал «в рамках действовавшего тогда законодательства».

(Е. Анисимов. Тайная канцелярия времен правления императрицы Анны Ивановны 1730–1740 гг. //Звезда. — 19^92. — № 5–6.)

ПРАКТИКА ВЕДЕНИЯ ДЕЛ «О НЕПРИСТОЙНЫХ СЛОВАХ»

Понятие «политическое (государственное) преступление» появляется в русской жизни не раньше XIV века, поначалу оно не выделяется среди других тяжких преступлений. Только знаменитое Соборное уложение царя Алексея Михайловича (1649 год) четко отделяет политические преступления от других. Эта глава Уложения практически на два столетия стала одной из основных законодательных норм при рассмотрении политических дел.

Соборное уложение выделяет три разновидности политических преступлений. Во-первых, это — «умысел на жизнь и здоровье государя, то есть то, что нынче называют покушением. Во-вторых, это измена — преступный умысел против власти государя. Он выражался в намерении сменить подданство, в бегстве за рубеж, а также в «пересылке» (связи) с неприятелем и сдаче врагу крепости ее комендантом. Наконец, в-третьих, так называемый «скоп и заговор» — умысел к насильственному свержению власти государя называемый «скоп и заговор» — умысел к насильственному свержению власти государя с помощью заговора и переворота.

«Непристойные слова», содержащие угрозу здоровью и жизни или оскорбление чести государя, не упоминаются как преступление в Соборном уложении, хотя именно им было посвящено большинство дел сыска XVII–XVIII веков. Дело в том, что произнесение «непристойного слова» рассматривалось как проявление умысла, намерения совершить одно из тяжких государственных преступлений, о которых шла речь выше. Например, возглас пьяного стрельца XVII века в застольное ссоре: «Я, де, царю горло перережу!» или крик солдата XVIII века: «Государыню императрицу изведу!» — тотчас подпадали под статью о тяжком политическом преступлении: покушении на здоровье и жизнь государя. Но когда выяснялось, что это — всего лишь пьяная болтовня, преступника, как правило, лишь секли кнутом, «урезали» язык и ссылали в Сибирь.

Такая практика ведения дел о «непристойных словах» просуществовала чуть больше 50 лет — до издания «Воинского устава» Петра Великого 1716 года, который внес существенные поправки в законодательство о государственных преступлениях в части «непристойных слов». «Воинский устав» не только подтверждал положения 2-й главы Соборного уложения, но и развил их. В частности, он регламентировал наказания тем, «кто против его величества особы хулительными словами погрешит, его действо и намерение презирать и непристойным образом о том рассуждать будет». Пополнялось законодательство о политических преступлениях и сыске впоследствии и другими законами.