Спи, милый принц

— Не думаю, что любовное зелье прелюбодейства влечет принца Эдди на тот же манер, что и его отца. Поговаривают, будто мужчин он любит не меньше, чем женщин.

— О Боже, Роузбери, ну и компания!

— Другой у нас нет, Фрэнсис, и да поможет нам Бог. Они постоянно пребывают на грани скандала, принц Уэльский и весь его круг; тем не менее, они — королевская семья, а мы должны делать все для нас посильное. Однако, Фрэнсис, вы, я полагаю, не удивитесь, услышав, что они хотят, чтобы вы расследовали этот шантаж. Я обещал Сутеру отправить сегодня телеграмму, сообщить, что вы с нами, что приняли это поручение.

Пауэрскорт внимательно вглядывался в друга.

— Это будет очень трудно, Роузбери, почти невозможно. Никакого преступления не совершено, если не считать того, что некто склеил несколько писем и отправил их по почте. Свидетелей в делах о шантаже, как вы знаете, не бывает. Вопросы задавать некому. Любая относящаяся к этому делу переписка окажется закрытой. Платежи, производимые через банки или банкиров шантажистам с ножницами, клеем и экземплярами «Таймс» или без таковых, проследить довольно сложно. «Месье Финчс и компания», как вам, Роузбери, известно не хуже моего, не делятся своими секретами с первым же заглянувшим к ним лордом.

— Я знаю, Фрэнсис, знаю, — Роузбери принял тон, который приберегал для бесед с туповатыми и престарелыми членами Палаты лордов. — И все же вы должны заняться этим. Слишком много скандалов связано уже с принцем Уэльским и его семейством. Еще один способен нанести несказанный ущерб устойчивости конституционного строя и сплоченности Англии.

— Те из нас, кто служил Королеве в прошлом, не вправе отказываться послужить и теперь, — печально произнес Пауэрскорт. — Я принимаю это поручение. Но вы поможете мне, не так ли? Вы знаете этих людей куда лучше, чем я.

— Разумеется, помогу, Фрэнсис, — сказал Роузбери, вставая и крепко пожимая Пауэрскорту руку. — Пока продлится расследование, я буду помогать вам чем только смогу. Однако пойдемте, мне нужно отправить телеграмму.

Пока двое мужчин возвращались в Далмени, сопровождаемые хрустом осенней листвы под их сапогами, стемнело.

— Во вторник, в девять утра, вас и меня ожидают в лондонской резиденции принца Уэльского, в Мальборо-Хаусе. Ждать осталось пять дней.

Лорд Джонни Фицджеральд, друг и соратник Пауэрскорта по детективной работе, сидел, взгромоздясь на Губителя, почти в сотне футов над землей. Слева от него располагались Война, Мор и Смерть — три другие всадника Апокалипсиса. Справа — еще более темные в пыльных лучах проникавшего в колокольню света Матфей, Марк, Лука и Иоанн молча свидетельствовали о том, что колокольных дел мастеру, отлившему этих чудищ лет двести назад, приходили в голову и мысли более мирные.

На шее лорда Джонни висел полевой бинокль — лучший из тех, какие закупает прусская армия. Здесь, в церковной башне Роуксли в имении его друга Пауэрскорта, лорд Джонни мог предаваться своей страсти — наблюдению за птицами. Из башни открывался превосходный вид на стоящий внизу дом Пауэрскорта, Роуксли-Холл. На юге располагался за холмом симпатичный ярмарочный городок Аундл с красивыми, восемнадцатого столетия, зданиями и менее выдающейся в архитектурном отношении школой. На востоке лежал Фодерингей с его квадратной церковной башней, навевающей воспоминания о заточении Марии, королевы Шотландской. На запад и на север простирался Рокингемский лес, растянувшийся миль на десять, завершаясь у Кингз-Клиффа.

Над лесом кружили огромные хищные птицы, с невероятной медлительностью поднимавшиеся широкими взмахами крыльев на восходящих воздушных потоках, прежде чем стремглав пасть на свою невидимую отсюда добычу. Фицджеральд мог часами сидеть в этом укрытии между четырьмя евангелистами и четырьмя всадниками Апокалипсиса, наблюдая за охотой птиц, за убийствами, которые они совершали.

Лорд Фрэнсис Пауэрскорт шел к своему дому от железнодорожной станции Аундла. Мальчики из школы играли в регби, дисканты болельщиков отдавались в городке визгливым эхо. Пауэрскорт думал о латинских переводах — пассажах Плиния, речах Ливия, риторических фигурах Цицерона, взирающих на тебя с листа, никогда тобой прежде не виденного. При первом чтении можно распознать одно-два слова. Остальное — тайна, которую надлежит распутать. Тайны зачаровывали Пауэрскорта в течение всей его жизни: в детстве это были головоломки, над которыми он бился, сидя у кресла матери, — в очаге пылал сильный огонь, и потоки ирландской речи лились, в буквальном смысле, над его головой; в пору армейской службы в Индии их сменили коды и шифры, и он забивался в какую-нибудь душную палатку, чтобы расшифровать послания врагов Ее Величества.