Спи, мой мальчик

Мадлен проснулась в пустой комнате. Сквозь стены доносился утренний общежитский гомон. Бульканье воды в раковинах и унитазах, хлопанье дверей, голоса. Воркование голубей. Алексис тоже слушал эти звуки по утрам? Мадлен полежала неподвижно, но в этом не было никакого проку, и тогда она встала, собрала вещи и вышла в коридор, ведя рукой по стене. Спустилась на первый этаж и очутилась на улице под ясным июньским солнцем. Маленькая площадь перед общежитием оживала, а по ту ее сторону по-прежнему текла река, эта вода с гипнотическими серебристыми отблесками, которая в пятнадцати километрах отсюда поглотила жизнь сына Мадлен. Она пересекла площадь, влекомая светом, сверкающим за невысокой каменной стенкой. Куда ведет этот поток? С какого места человек, шагая вдоль этого берега, покидает диапазон резких городских звуков? Что представляет собой эта дорога, по которой Алексис, если верить Лукасу, так часто ходил? Есть ли там, впереди, в самом конце потока, какая-нибудь правда?

Мадлен крутила головой туда и сюда. Ответа нигде не было. Река притягивала ее, точно магнит.

Она ощутила дрожь и почувствовала, как медленный ритм, ритм предков понемногу завладевает ею. Мадлен не могла сопротивляться зову течения. И она пустилась в путь, поочередно переставляя ноги, погружаясь в это простейшее движение. Дорога победила. Она не вела Мадлен ни к машине, ни к дому. Она вела ее к реке. По телу пробежала волна, направляя Мадлен в сторону быстрого потока.

В своем сообщении Жюльет говорила о некой ферме близ реки, между университетом и мостом. Она сказала, что, вообще-то, Алексис с некоторых пор сделался замкнутым. Когда она расспрашивала его, почему он так зачастил на эту ферму, он увиливал от ответа. Мадлен позвонила Жюльет, но та не брала трубку.

Река протекала вдоль университетского городка, а затем убегала к лесам. Мадлен двинулась дальше. Поначалу она шла мимо прибрежных домов и садов. Мимо квадратных сооружений, когда-то возведенных на этой территории первыми. Время от времени на Мадлен лаяли собаки. Она Делала шаг за шагом, уставившись на горизонт и не глядя на дорогу. Ее ноги едва касались земли. В конце пути, там, вдалеке, располагался мост. Она видела его лишь раз, вскоре после смерти сына. По ее прикидкам, до моста было несколько часов хода.

Она несла Алексиса в своей голове, в своем сердце. Возвращалась к его детству. Ее пустое чрево покачивалось. Ребенок спал в другом месте, под ее ногами, а она мысленно уносилась в те светлые часы, к тяжелому животу, к налитой груди, к растрескавшимся соскам. О, если бы только земля могла растрескаться. Пусть бы земля разверзлась и выплюнула проглоченное обратно. Но земля намертво сжала зубы.

Чем дальше уходила Мадлен, тем заметнее редела городская застройка и тем ярче зеленел пейзаж. Берега реки становились менее однообразными. Она встретила велосипедиста, затем прохожего. Они поздоровались с Мадлен. Та молча кивнула в ответ.

* * *

На дворе все еще осень, Алексис все еще жив. Идет второй месяц его учебы в университете. Теперь Алексис точно знает, где находятся нужные корпуса и аудитории. Листья платанов начинают опадать. По улицам кружатся вихри пыли, подсвеченные яркими солнечными лучами. Алексис, до смерти которого остается девятнадцать месяцев, взволнованный донельзя, с широкой улыбкой выходит из здания факультета. Снаружи тепло, на смену сентябрьской серости пришли яркие краски, которые играют в переглядки со стеклянными фасадами больших зданий. Алексис бодрым шагом направляется в библиотеку. У него такое ощущение, будто за спиной раскрываются крылья, а подошвы его «адидасов» пружинят так энергично, что, кажется, он может дойти хоть до Луны. Все-таки мечты сбываются. Профессор Марлоу в очередной раз прочел очередную выдающуюся лекцию. Тяжелую для восприятия, нагруженную специальными терминами, проникнутую страстным желанием донести до аудитории нечто очень важное. Слушать его — совсем не то что отсиживать ягодицы на слишком твердых скамьях во время унылых занятий с другими преподавателями и ждать, когда все это закончится. В докладе мэтра не было ни доли снисходительности, ни малейшей попытки разжевать для студентов материал, лишь безупречная констатация того, как безудержно финансовые рынки и экономика в целом захватывают власть над миром и жизнью каждого человека. Того, как уничтожается этика, того, как политик приравнивается по статусу к муравью. И на десерт — живописание мира в духе Олдоса Хаксли, мира, который уготовила нам эта денежная тирания. После лекции Алексис думает только о том, чтобы взять в библиотеке все книги Марлоу, запереться на выходные в своей комнате в родительском доме и с головой погрузиться в экологическую и структурную драму мира, в исторические предпосылки, которые привели его к ней, в философские, культурные и прагматичные решения, разработанные гениальным мозгом его преподавателя. На этот счет у Алексиса нет ни малейшего сомнения: профессор Марлоу — гений.