Спи, мой мальчик

Алексис, немного уязвленный этим замечанием, делает вид, будто вновь погружается в чтение. Лукас не уходит. Алексис вздыхает. Как бы ему хотелось, чтобы сосед понял его. Если он не способен ничего втолковать даже своим друзьям, о каких изменениях к лучшему вообще может идти речь? Он пытается рассказать Лукасу о процессе распада, на который указывает Марлоу. Пункт за пунктом описывает глубинные изменения в жизни западных стран, которые вскоре коснутся и молодых наций, убеждает, что сегодняшняя безумная гонка ведет цивилизации, а вместе с ними и всю планету прямо в тупик. Да, ничто не ново под луной, но с какой силой Марлоу обличает происходящее! Закрыв глаза шорами выгоды, политики даже не задаются вопросами об истоках этой неолиберальной религии, воздвигнутой на псевдонаучном основании, которая оставляет на обочине миллиарды людей. Придет день, и на обитаемые земли хлынут океаны. Придет день — собственно, это день уже пришел, — и животные с плавучих льдов утонут в водяной пустыне. Придет день, и все сгорит в беспощадном огне, а нам останется только грезить о зеленых лесах, о свежести летних вечеров. Как мы очутились в мире, где планета и человек настолько безропотно поступили в услужение к деньгам? Алексис чувствует свою ответственность. Ощущает призыв разобраться, искать решения вместе со всем своим поколением, недоумевает, как можно и дальше жить своей маленькой жизнью, притворяясь, будто ничего не происходит.

Лукас зажигает косяк, вставляет в уши наушники. Алексис невозмутимо продолжает свой рассказ, обращаясь к утомленному его красноречием соседу, который поглядывает на него, потягивая косячок. Спустя двадцать минут монолога Алексиса Лукас понимает, что этот поток неиссякаем, и лениво машет рукой.

— Фу-фу-фу, парень. Ну и зануда же ты.

Алексис озадаченно смотрит на него.

— Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Понимаю, но меня от этого уже просто тошнит. Извини, дружище. Может, выпьешь? Или по травке вдарим, а? Тебе надо хоть иногда проветривать башку, Алекс.

Алексис опускает взгляд на книгу, его лицо багровеет. Внезапно он видит себя глазами друга: мозг кипит идеями, на столе лежит открытый учебник по геополитике, строчки едва не воспламенились от его жадного чтения. Такое ощущение, что он уже несколько недель не поднимал головы от книги.

— Давай, не бойся. Сейчас скручу второй косяк, и ты тоже кайфанешь.

В этот миг Алексису захотелось оказаться на месте своего приятеля. Как же беззаботно тот живет на белом свете. Любит хорошую еду, хорошие сериалы, хороших девчонок, учится в магистратуре на философском. А он, Алексис, застрявший в своем развитии на уровне певчего мальчика из хора, и повеселиться-то толком не умеет. Он медлит с ответом, но в конце концов отказывается от косяка.

— Ну, как знаешь, дружище. Ладно, пойду я, и спасибо тебе: после такой лекции беспробудный сон мне гарантирован.

Лукас подмигивает ему и уходит к себе. Оставшись один в своей вселенной, Алексис снимает линзы, садится на кровать, кладет книгу на колени так, чтобы его близоруким глазам не нужно было щуриться. Направляет лампочку ночника на обтрепавшиеся по углам страницы «Разобщества»[6] и читает до тех пор, пока не засыпает.

* * *

Медленным шагом Мадлен прошла вдоль реки больше десяти километров. Свет потускнел, и она щурила глаза, глядя на закатное солнце. Надвигалась ночь. В голосовом сообщении Жюльет упоминала маленький поселок, за которым река сужается, а дорога сворачивает вправо к лесу. Девушка смутно помнила, как туда добраться. Она была там всего один раз, пояснила Жюльет: заезжала за Алексисом, который нехорошо себя почувствовал (кажется, из-за несварения), и просто рулила по навигатору. Именно в тот день она впервые что-то заподозрила, удивившись странному молчанию Алексиса в машине и его нежеланию рассказать, что он забыл на этой ферме. Он что-то пробубнил про семинар на тему устойчивого развития, но Жюльет поверила ему лишь наполовину. Задав еще несколько вопросов, девушка махнула рукой: в конце концов, каждый имеет право на свои секреты, у нее, например, они тоже имелись.

За поселком река действительно сужалась, и Мадлен без труда отыскала грунтовую дорогу, которая уходила направо к лесу. Полная луна окутывала окрестности бледным серебристым светом. Высокие сосны создавали атмосферу необъятного одиночества, чуть смягчаемого движением воды. Синева ночи перемешивалась с зеленью пихт. Кроны едва слышно шелестели. Мадлен начинала замерзать. Ей было не по себе, но ведь мертвецы тоже лишаются всего, к чему успели привыкнуть, и теряются, оказавшись вдали от сердцебиения жизни.