Спи, мой мальчик

Мадлен устремилась вперед по дороге, которая, казалось, ведет в самую чащу леса. Сын мой, зачем же ты сюда ходил? Берег окаймляли деревья, которых становилось тем больше, чем дальше она углублялась в лес. Мадлен без оглядки шагала под чернильным небом. Она прокладывала себе путь среди ветвей, сквозь ночную прохладу, все ее органы чувств были напряжены. Тишину нарушал только шорох ее шагов. Алексис присутствовал повсюду. Наконец во тьме, которая была бы кромешной, если бы не слабый отблеск луны, Мадлен различила размытый контур спящего четырехугольного строения. Казалось, оно появилось из ниоткуда и посапывает в ночной мгле, удобно устроившись в своей прогалине. Мадлен не хотела приближаться — пока не хотела. Она решила переночевать под каким-нибудь деревом. Отыскав подходящее место, поросшее травой и мхом, опустилась на землю, закуталась в плед, положила под голову свитер и попыталась найти более-менее удобную позу. Не забыла ли она чего-нибудь? Ах да, Пьер. Мадлен приподнялась на локте. Она была изнурена.

Мадлен вытащила из кармана мобильный, вызвала первый номер в списке «Быстрый набор». На том конце ответили:

— Мадлен?

— Да.

— Я тебе столько сообщений отправил, а ты молчишь и молчишь! Где ты?

— Целый день шла вдоль реки.

— Вдоль реки…

— Да, той самой реки. Судя по всему, Алексис часто сюда ходил. В день, когда его… нашли, он проделал этот путь не в первый раз. Так мне сказал Лукас.

— Лукас?

— Его сосед по общежитию, ну, помнишь, он еще иногда гостил у нас на выходных.

— А, тот верзила… Ты что, виделась с ним? Зачем?

Мадлен вздохнула. Неужели мужу так сложно понять? Понять, что ей необходимо пройти по следам сына и узнать правду.

— Пьер, почему они нам ничего не рассказали?

— Они? О ком ты?

— Сама не знаю. Лукас, преподаватели…

— Он учился в университете, Мадлен, а не в начальной школе.

Она снова почувствовала себя неудачницей, матерью-инквизиторшей, слишком строгой к своему потомству. Однако ее сын умер. Так за чем же она недоглядела? В чем перестаралась?

Пьер вырвал ее из этого внутреннего монолога:

— Где ты собираешься спать?

— Не беспокойся. Тут не холодно. Бывает хуже.

Они помолчали.

Пьер прервал тишину:

— Я передаю трубку твоей дочери. Помнишь такую? Твоя маленькая дочь, живая и здоровая. Хочет с тобой поговорить.

— Она что, еще не спит?

— Скажем так: ей трудновато уснуть.

Мадлен сделала глубокий вдох.

— Мамочка?

— Да, сердечко мое.

— А когда ты вернешься?

— Пока не знаю, малышка. Скоро.

— Ты нашла Алессиса?

— Он не терялся, солнышко. Мне просто нужно немного побыть… одной. — Она не решилась произнести «с ним».

Ноэми опустила глаза. Конечно же, ее брат не терялся. Она тоже знала, где он. Несколько секунд девочка не отводила взгляда от секретера: она не хотела встречаться глазами с отцом, боясь, что тот догадается о ее вылазках на кладбище.

— А папа снял с моего велосипеда маленькие колеса. Я катаюсь только на двух больших, и он меня почти не держит.

— Ты молодчина.

— А сколько лет было Алессису, когда папа снял с его велосипеда маленькие колеса?

Мадлен словно воочию увидела эту картинку. Затуманенную, с расплывающимися контурами. Дрожащую картинку. Алексис жив, его стопы стоят на педалях, он давит на них со всей силой своих маленьких ног. Вибрация этой картинки расползлась в стороны, жар достиг лица мальчика, съел его глаза, потом нос, потом рот. Какой длины у него были волосы, когда он впервые сам поехал на велосипеде? Какую он носил обувь? Что за время года было на дворе, лето? Во что он был одет, в шорты или в штаны? Мадлен сжала кулаки, сжала веки.

— Попроси папу сфотографировать тебя.

Она завершила звонок.

* * *

Ночная синева обступала Алексиса. Он почти не мерз, потому что ночь захватывала его целиком. Он грустил из-за этого, но уже не так отчаянно, как прежде. Он не видел смысла ни в чем. Его тело стало похоже на кучу мусора, в голове кружили сомнения. А вдруг это действительно был я? А вдруг то, о чем болтала Ноэми, — правда? Папа говорит, что ты умер себя сам. А вдруг это действительно он сам, самолично, привел себя в небытие? Что такого поняли они, чего не понимал он? Он злился, что его не посвятили в тайну. Как-никак речь шла о нем, о его жизни. Да еще этот ангел все не появляется. А он, Алексис, теперь лежит во чреве земли мертвым грузом.

На самом деле заблудившийся ангел понемногу выполнял свою работу. Настоящее лицо Алексиса, его новое лицо, скрытое давящей маской, расслаблялось. Морщинка между бровей, которая давно залегла на его лбу, начинала расплываться. Ночь за ночью, на протяжении этой бесконечной ночи.

О, если бы только Мадлен смогла увидеть мягкость, разглаживающую мятущуюся душу ее сына. Алексис так рано стал серьезным. Ей понравилось бы, что ее большой мальчик возвращается в детство — ее мальчик, который столь быстро пожертвовал беззаботностью ради морщины беспокойства. Но Мадлен была слишком погружена в свое горе.

* * *