Спящая красавица

Кто проникся бы симпатией к Джошу Дюрану? Даже если бы судья нашел повод для симпатии, как долго смог бы он продержаться против плотной паутины аргументов Анны Гарнетт? Как долго кто бы то ни было будет на стороне мужчины, который написал ту чертову записку на день рождения, а потом, два года спустя, сказал леди о своем желании не видеть ее больше в своей квартире? Кто, услышав все это и еще кучу всего, отослал бы обливающуюся слезами Дору из зала суда ни с чем, в то время как Джош Дюран сохранит все?

«Блестящая заключительная речь», – подумал он. Джош восхищался этой речью, сознавая, что после такого заключения проиграл бы процесс. Он восхищался умом Анны, получал удовольствие, наблюдая ее работу. И хотел бы лучше понять и ее работу и ее саму. Конечно, с ее стороны было нелепо говорить о чем-то совершенно несовместимом с его характером; она ничего не знала о его характере. И разумеется, знала, что это нелепо; она слишком умна, чтобы не понимать это. Она достаточно умна, чтобы знать, какими слабыми были некоторые положения ее аргументации, например, постоянное упоминание хрусталя Баккара – безвкусный, слабый и специфический аргумент, но вместе с тем умный и многозначительный для первого слушания. А она знала, также как и он, что будет только одно слушание.

Ученый в Джоше приветствовал тонкую работу ума Анны Гарнетт, хотя раздражение росло. Потому что он был уязвлен. И в любом случае не собирался доводить дело до суда – никто, будучи в здравом уме, не пожелал бы драмы такого рода, какую мог бы принести этот процесс – но он думал, что сможет удалиться, пожертвовав небольшой суммой, достаточной, чтобы Дора чувствовала себя победительницей. Теперь же знал, что это будет стоить ему гораздо больше, потому что всем им было ясно: теперь он не спас бы денег, доведя процесс судебного разбирательства. Он был уязвлен. Если бы он был так сообразителен, как Анна Гарнетт, если бы подумал об этом так умно в течение трех лет, как она это сделала в течение месяца, то обращаясь к Доре с просьбой уехать, разумно уладил бы с нею финансовые вопросы; тем дело и кончилось бы.

– Джош, – сказал Миллер, – пойдем выйдем на минутку.

«Вот так-то» – подумал Джош, вставая. Они с Миллером вышли из кабинета Анны в лабиринт секретарских клетушек, разделенных низкими перегородками и зелеными растениями, и он подумал, что так начинается торг. Миллер знал так же хорошо, как Джош, что они оказались в тупике. Будет выработано соглашение и он заплатит Доре гораздо больше, чем она заслуживает и немного меньше, чем запрашивала. А Анна Гарнетт будет взирать на это с холодным и бесстрастным лицом. Джош в этом не сомневался. Никаких признаков триумфа не появится на ее лице, она даже не улыбнется удовлетворенно, по крайней мере, пока они с Миллером будут в ее кабинете. Анна может чувствовать удовлетворение или триумф – хотя он даже не был в этом уверен – но ничем этого не выдаст.

«Я хотел бы посмотреть, как она выглядит, когда чувствует, что с нею происходит что-то чудесное, – подумал он. – Я хотел бы наблюдать, как ее интеллект работает над чем-то более веселым, чем вытягивание всего что можно получить для своего клиента на руинах отношений двух людей». Но он никогда не увидит это. Они были врагами, в каком-то роде и после того, как сегодня будет достигнуто соглашение, он никогда не увидит ее снова. Жаль, подумал Джош, а потом они с Миллером нашли пустой кабинет и расположились в нем, чтобы спланировать стратегию предложений и контрпредложений и остановиться на какой-то сумме, которую ему придется заплатить.

Анна еще долго сидела за своим столом после того, как эти трое ушли, сначала Миллер и Джош, потом Дора, которая осталась подождать, нервно расхаживая по комнате и болтая, пока она сможет быть уверена что не столкнется с ними в лифте или в вестибюле.