Спящая красавица

Я и не воспринимал ее как сестру. Девочка, с которой никогда не было обычной близости, какая бывает с сестрами. Мы не дрались за внимание. Мы не рвали друг друга. Все было поделено сразу. Она пришла первой. Так странно было чувствовать, что мы совсем одни на земле. А потом она стала превращаться в девушку.

Черт! Это пришлось на такой вот сон. Когда в деревне все, как обычно, окаменели. У нее пришли первые месячные. Я был в шоке! Она легла в постель! Этот вечный двигатель устал! И потом она уже не вставала с постели и только стонала! Я подумал, что сон в конце концов и на нее начал действовать! И что я останусь совсем один! Я не смогу разогнуть кулаки матери! Даже заколдованная она была хитрая! Стоило разжать левый и начать разжимать правый, как первый был уже сжат с новой силой!

Но нет! Это не сон! Это была кровь! Кровь! Коричневая!

Я поднес полотенце к глазам и понюхал эту коричневую, уже спекшуюся кровь. Мне стало жутко! Я нес в руках полотенце, а коленки ходили ходуном! Я думал, она умирает! Умирает! Она уходила! Уходила улыбаясь! Именно эта ее улыбка меня доконала. «Ведь она умирала умирала умирала!» — твердил я, бродя по дому. Я не знал, что делать! Куда бежать?! Ведь все уснули! А снег все валил и валил!

Что, я до этого не видел крови? Видел. Но эта кровь была совсем другая. Совсем. Дядя Петя всегда хорошо чуял, когда надо заваливаться на печку! Он так подгадывал, что с первыми снежинками вспрыгивал на печь и заваливал себя фуфайками! Кто из них был быстрее, он или снег?!

Куда бежать? «Никуда, успокойся, успокойся, — твердил мне голос. — Это не смерть, она встанет, встанет... » — «Но ведь от полотенца так пахло смертью!» — «Да, они носят смерть в себе, — твердил голос, — не бойся... Она будет жить». Легко ему было говорить! А она, скорчившись, лежала на боку.

«Живоооот! Ммммм... Меня рвет на части! Он сейчас разорвется! О-о-о! Я умираю!»

И так в течение часов и часов. Смерть выходила из нее по капле. В конце концов я сел на пол под ее кровать. Там стоны казались далекими, пару раз я даже набил шишку об пол. Наверное, уснул. И уснул с этим полотенцем в обнимку. Во сне я прижимал его к лицу. Оказывается, все это время, пока метался по дому, носил его в руках.

А тут еще все окостенели! Меня это выводило из себя! Сколько можно?! Мать так и сидела у окна! Я несколько раз принимался ее тормошить, хотя и знал — бесполезно. Она смотрела смотрела смотрела! Да. Ни разу не мигнула! Ни разу! Не пила и не ела. Ни разу! И во двор?! Не выходила! Ни разу!

Мы с Ольгой не обращали на нее внимания в такие дни, но теперь! Теперь! Я остался совсем один в этом мертвом царстве! И я хотел жрать! Может, в такие моменты я жил за всех! Кто знает. Только казалось, да, мое тело живет не так, как обычно. После этого сна под кроватью я больше ни разу не сомкнул глаз. В меня будто вдохнули силу!

А тем временем снег все падал и падал. Я и сам начал косить! Я обалдел от этой белизны! Еще бы! Когда он падает сутки, двое, трое, поневоле будешь косить. Казалось, ты жрешь снег, спишь в снегу и во сне видишь снег! Казалось, ты срешь снежками! А? Разве это не волшебно? Какать снежками!

Прошло три дня. Да. Три. И вот на кончике третьей ночи, утром, она меня поцеловала в губы. Она так устала, что едва-едва держалась на ногах. Она будто только что родила! И только едва-едва коснулась губами моих дрожащих губ. Этого было достаточно! Да.

***

Мать мне сказала: «Выстирай платья. Все платья. Все. Какие найдешь! А теперь на речку. Воду носи. Много воды... » Я спросил, сколько — много. «Много-много-много... Возьми коромысло. Мое».

Я шел, а ведра качались. И по ребрам меня, по ребрам, с каждым шагом стук в ребра. Раз, раз... Эту штуку, коромысло, надо уметь носить. Ольга и мать умели.

У нас раньше были детские ведра, а теперь я нес нормальные, взрослые. Начал я носить, ношу-ношу, выливаю в бак, а мать стоит и все показывает, мотает головой, мало-мало, еще давай. Всю реку принес в баню, а ей все мало! И бак все никак не наполняется! Час носил, два, уже качать начало, ноги подгибаются. От реки иду медленно, чтоб не расплескать, обратно тоже бреду, чтоб отдохнуть. Наконец возвращаюсь, а мать уже развела огонь в печке. Я обалдел и выпалил, что не буду мыться. Жарко.

Она обернулась и так посмотрела, ну, думаю... «Помолчи! Нечего трепать языком! Тебя никто не спрашивает... »

Мы с Ольгой всегда мылись вместе. Я забивался в угол. Там, где щели, туда, где не жарко. Я смотрел, как она раздевалась. Она напевала. Помню, она всегда что-то напевала. Сколько нам было?

Мать подходила к окошку, я видел ее тень, она приближалась, а потом появлялось ее лицо. Оно говорило: ну как? Ольга высовывала мне язык. «Мам, скажи ему! Чё он смотрит?! Чё он так смотрит? — И тут появлялся материнский кулак в окне. Ольге было мало. — Мам... Чё он мыло не дает?.. Вали отсюда!»