Спящие пробудитесь

«Султан велел передать шейху Бедреддину свое почтение и выразил надежду в скором времени собственными устами сообщить ему о дозволении совершить паломничество, а заодно и воспользоваться поучениями шейха». Ишь как!

Шейхоглу Сату и его спутник не знали планов, которые их учитель связывал с обращением к султану. Но они понимали: Мехмед Челеби отказал Бедреддину в разрешении покинуть ссылку и чего-то ждал, словно хотел выгадать время. Сату пытался угадать, чего мог дожидаться султан, но мысли его, утомленные скачкой, путались и перед глазами снова всплывали лица султана и его воеводы.

Ахи Махмуд меж тем обмозговывал услышанное в Странноприимном доме Лала Шахина. Из слов мастера Ибрагима следовало, что кадий Эдирне установил цены на строительные, каменотесные и прочие государевы работы много ниже обычных. Старейшины отправились было с жалобой к султану, но визирь отказался их допустить: казна-де пуста, платить так и так нечем. Визирь не солгал, но братьям, ахи, от такой правды жить стало не легче.

Слышал Ахи Махмуд, что Мехмедом Челеби были недовольны и туркменские всадники, акынджи. Они охраняли границы, служили передовой ударной силой османского воинства, а жили тем, что добудут саблей в налетах на соседние земли. Мехмед Челеби, дабы набраться силы, вынужден был жить в мире с соседями, налеты были запрещены. И акынджи на улицах открыто славили память принца Мусы, удушенного нынешним султаном: ведь перед Мусой трепетали и князья неверных, и великие беи, и государь Византии.

Долгий мир означал, что казна не скоро пополнится за счет военной добычи. Оставался единственный источник дохода — землепашество. Кадии назначали закупочные цены на зерно и другие припасы ниже базарных. А большие беи, чтобы возместить потерю военной добычи и расходы на подношенья султану, помимо установленных шариатом податей взымали все новые и новые: на чан во время давки винограда, на прокорм лошадей для своих слуг, проезжавших через деревню, на сено, на мельницу, на свадьбу и бог знает на что еще. Крестьяне роптали.

Сведения, добытые Ахи Махмудом в столице, не были новостью для Бедреддина. Но тем не менее их следовало до него довести. И Ахи Махмуд готовился изложить их учителю как можно толковее и короче, ибо знал: самое драгоценное достояние шейха — время.

Много разного люда ожидало в Галлиполи посадки на суда, чтобы переправиться через соленые воды пролива. Несколько улемов в черных джуббе со своими чадами, домочадцами и слугами, верно, получили посты кадиев или муфтиев где-нибудь в Анатолии. Кучкой стояли молодые муллы, — видно, только окончили медресе в Эдпрне. Десятка полтора пленных, связанных веревкой, сидели на дощатом настиле под надзором трех янычар. Тут же расположился небольшой караван, верблюдов в десять, с купцами, слугами и охраной. И стайка боснийских мальчишек под началом дядьки-воспитателя. Этих везли в Анатолию, чтоб раздать по турецким семьям, там они получат истинно мусульманское воспитание, а затем вернутся в Галлиполи, в аджеми оджагы, чтобы стать янычарами. Бородатые дервиши в серых и черных власяницах стояли, упершись клюками в землю. Каменщики-ахи, подрядившиеся ставить мечеть или сооружать баню, готовились трапезничать прямо на причале: артельщик расстелил общую скатерть, на которую каждый выкладывал из своего узелка припасенную на дорогу снедь. Но больше всего было здесь акынджи. Привыкшие к общему кошту и общему харчу, неподалеку от пристани варили они в огромном котле на треноге любимое блюдо янычар из мяса, риса, овощей и острых приправ — «кул аши» — «пищу рабов», то есть пищу рабов султана, каковыми считались все янычары и придворные. Своих ухоженных боевых коней под ковровыми седлами, с серебряными темляками на уздечке и серебряными стременами они держали под седлом, но не у коновязи, а на смыках по пять-шесть голов. Из их разговоров, а они вели их в полный голос, выяснилось, что отправлены они по домам своими вождями: мол, ратных дел не предвидится, а до тех пор, пока не покличут боевой сбор, их руки и кони могут сгодиться в хозяйстве, — у многих на родной земле были мать с отцом или братья с сестрами. Задубевшие в боях конники отвыкли от мирной жизни, да и не ждали дома ничего хорошего. В большинстве своем то были выходцы из Айдына и Сарухана, земель, по которым недавно прогулялся со своим воинством Мехмед Челеби, расправляясь с непокорным Джунайдом-беем. И потому лица их глядели хмуро, шутки, которыми они обменивались, были мрачными, и любви к царствующему султану в их речах отнюдь не слышалось. Выходило, известия, добытые Али Махмудом в Эдирне, были точными.

Седобородый улем с большим отвислым животом подозвал к себе молодого муллу. Спеша на зов, тот не заметил, что пересек дорогу злому, как перец, усатому акынджи, направлявшемуся к своим коням. В христианской Руме-лии акынджи успели понабраться и христианских суеверий: черная кошка или мулла в черном джуббе, пересекшие путь, считались дурной приметой.

Усатый акынджи застыл на месте и вроде про себя, но весьма отчетливо проговорил: