Спящие пробудитесь

Мюэйед, четыре года назад прошедший вместе с отцом этой дорогой во время паломничества в Мекку, помимо хозяйственных забот доброхотно взял на себя еще и роль путеводителя. На подходе к Тивериадскому озеру долго расписывал, какую рыбу подают в тамошнем караван-сарае. Рыба и впрямь оказалась вкусной — испеченная на углях, политая гранатовым соком. Но караванов здесь сошлось столько, что они едва протиснулись во двор. Всю ночь раздраженные теснотой лошади грызлись и визжали, верблюды и те тяжко вздыхали во сне. И после предутренней молитвы земляки сразу же отправились дальше.

Сады по берегам Иордана уже отцвели. Деревенские девушки под узловатыми тяжкими ветвями олив пели заунывно, как по мертвецу. Мюэйед поспешил объяснить, что у здешних арабов не все праздники совпадают с мусульманскими.

Мастер Вардкес всю дорогу молчал. По ночам, несмотря на усталость, долго ворочался на подстилке, вздыхал, как верблюды в тивериадском караван-сарае. Видно, тосковал по своим помощникам. Спустив на землю обетованную, однако, приободрился.

— Может, найду в Иерусалиме и работу и подручных? Ведь есть там армянские монастыри и подворья.

Он поглядел на Бедреддина.

— Конечно, найдете, отец!

Как песок влагу, впитывал Бедреддин картины незнакомой природы, жадно вглядывался в незнакомых людей. В душе у него шла какая-то явная, но еще невнятная ему работа. От давешней говорливости не осталось и следа.

На берегу Мертвого моря Мюэйед спешился. Позабыв о сане, скинул одежду, вошел в исчерна-синюю воду и лег на нее, словно на пуховую постель. Знал, вода в Мертвом море столь плотна, что захочешь, не утонешь. Не удержался и Бедреддин. Как-никак ему шел только двадцать второй год. Разделся, кинулся с маху в воду, не слушая, что кричит ему Мюэйед. И поплатился. Хорошо, что старый мастер Вардкес увидел неподалеку возле искореженного временем дуба толпящуюся скотину. Растолкав грудью своего мула синеватые спины ослов, он подвел державшегося за глаза Бедреддина к каменной корчаге, велел набрать в ладони тепловатой воды и промыть глаза, покуда не стихнет боль от разъедавшей их соли. Воистину Мертвое море наполнено мертвой водой.

Пришлось им на целый день задержаться в роще отвернувшихся от морского ветра приземистых деревьев. Их листва защищала глаза от прямых лучей солнца.

III

Миновав густые сады, песчаные холмы, наливавшиеся новым урожаем поля и тучные стада на холмах, они вышли наконец к стенам священного для стольких народов города. Серые, сложенные из глыб иудеями, надстроенные римлянами, а затем крестоносцами, они чернели узкими бойницами и были увенчаны зубцами, подобными широким щитам, что поверх земляных валов ставило османское воинство.

Сразу за сводами ворот пошли узкие, как трещины, улочки, стиснутые каменными, кирпичными, сложенными из плит стенами, нависающими над узкими проходами. В ушах звучал непрерывный многоголосый вопль. Казалось, в этом городе никто не говорит, не шепчет, а только кричит. Разносчики воды, продавцы свечей, ладана, масла, крестиков, распятий, торговцы четками, позлащенными изречениями из Корана, исполненными на пергаменте в виде дома, корабля или мечети. Все, что десятилетиями будут хранить как святыню многочисленные паломники в тысячах фарсахов от Иерусалима, расхваливалось на множестве языков во все горло, даже если покупатель стоял рядом, — надо, чтоб и другие слышали. И чем дешевле был товар, тем громче кричали о его достоинствах. Если бы стены не глушили, не разделяли эти вопли, ничего, наверное, нельзя было разобрать.

Никого здесь это не удивляло, не раздражало, не коробило. Здесь никто не отрекался от своей веры, не кичился ею, не навязывал ее другим. Чуть не за каждым углом стояли мечеть, церковь, молельня или какое-нибудь святилище. Но один стоял на земле Иерусалима, и един был бог. Для иудеев, для христиан, для мусульман. Иерусалимлян различие вер не разобщало.

За очередным поворотом послышалось глухое, словно из-под земли, многоголосое пение. Зодчий приложил ладонь к уху и сошел с мула.

— Простите, земляки. Это поют наши монахи. Пойду к ним, поищу жилья и работы. Когда устроитесь, спросите у них мастера Вардкеса. Они скажут. Да хранит вас Господь! Не выходите у него из милости, мой спаситель! — С этими словами мастер приблизился к Бедреддинову стремени.

Бедреддину почудилось, что он хочет его поцеловать. Он резко натянул повод, и конь под ним, изогнув шею, заиграл и прянул. Перекрывая крики разносчиков и цокот копыт по мостовой, Бедреддин возгласил:

— Аллах, а не я ваш спаситель! Мы разыщем вас, мастер Вардкес!

Они остановили коней у мечети Аль-Акса. В странноприимном доме при мечети селились ученики медресе, паломники, приезжие улемы. Были в доме и трапезные, и помещения для занятий. А сама мечеть, построенная почти за семь веков до них халифом Абул-аль Маликом на месте ветхой юстинианской базилики, имела форму куба и стояла на обширном подземелье, освещенном лампадниками и полном богомольцев.