Спящие пробудитесь

Двое выделялись из всех. Один в высоком клобуке, обмотанном белоснежной чалмой. Статный, длиннобородый, в драгоценной шелковой одежде красновато-пепельного рассветного оттенка. Второй не менее величавый с виду, но в простой дервишеской шапке ладьей и в сером суровом плаще; борода — смоль пополам с серебром, глаза — цвета меда, чуть навыкате, казалось, собирают свет, точно вогнутое зеркало, и направляют их острым, проникающим лучом. В первом трудно было не опознать историка и летописца Ибн Халдуна, родом магрибца, коего султан вознес над всеми улемами Египта, назначив верховным кадием. Бедреддин давно хотел послушать его, ибо читал главный труд магрибца «Муккадиме» — «Введение в историю», где тот бесстрашно доказывал, что свойства народов не дарованы им от века создателем, а развились под влиянием климата, качеств земли и орудий. Вторым был, конечно, уроженец города Ахлат, что на берегу озера Ван, суфийский наставник шейх Мир Хюсайн.

Сам султан, сильный, крупноголовый, сорокалетний, сидел на возвышении в дорогом, но неброском халате, словно приглашал обыденностью одеяния к непринужденности. Только кушак на нем был златотканым.

Слуги беззвучно внесли на медных подносах лепешки, орехи, фисташки, фрукты — для любования. Еда была изысканной — жареные воробьи, бараньи ядра. Но не обильной. Многоядение, равно как любая иная невоздержанность, не подобало сану и возрасту собравшихся.

Султан воздел руки и, вознеся хвалу Аллаху, сообщил, что собрал мужей знания и веры, дабы, слушая их беседу, возвысить свой дух в соответствии с дарованной ему радостью: наследник престола принц Фарадж начал с успехом усваивать слово божье, поощряемый к сему факихом Бедреддином Махмудом, коего он, султан, просит любить и жаловать.

Бедреддин приподнялся. Поклонился султану. Потом ученым.

Ибн Халдун ответил ему кивком и заметил, что Бедреддин Махмуд, ученик его покойного друга, великолепного Экмеледдина аль-Бабурти, известен ему по трудам. Если он верно понял прочитанное, коллега доказывает весьма значительную мысль о том, что все более дробное подразделение права имеет своей причиной развитие разума, которое, в свою очередь, обусловлено развитием мусульманской общины, что, собственно, и побудило ученых факихов сделать дальнейшие выводы из общих принципов, сформулированных некогда четырьмя великими правоведами Абу Хаиифой, Маликом ибн Анасом, Аш-Шафией и Ахмадом ибн Ханбалом.

Бедреддин протестующе поднял ладонь. Мысль о причинности явлений истории, возразил он, принадлежит не ему, а автору «Вступления», коего, если будет ему дозволено, он, Бедреддин, почел бы за счастье назвать учителем, ибо сам он всего лишь приложил его открытия к истории права.

— Всего лишь… всего лишь, — ворчливо повторил Ибн Халдун. И вдруг возвысил голос: — А в этом — суть!

Видно было, что магрибец тем не менее доволен. На его изжелта-бледных стариковских щеках заиграла легкая краска.

Бедреддин вдруг ощутил нарастающее беспокойство. Глянул по сторонам. Шейх Хюсайн Ахлати не спускал с него взгляда. Ясного, незамутненного и палящего, точно летнее солнце. Встретившись глазами с Бедреддином, он едва заметно улыбнулся и обратил лицо и султану.

— Я много размышлял о величии царей, мой повелитель. И теперь понимаю, в основе его — свет. — Шейх обвел глазами ученых. — Свет знания, что привлек к своему трону властитель. В этом свете видно широко вокруг и далеко вперед. Примите поздравления, мой султан!

— Аллах знает! — ответствовал Баркук.

— Воистину, — отозвались улемы.

Главный звездочет Муваффаки не упустил случая напомнить, что десять лет назад в день рождения дарственного наследника был составлен гороскоп. Положение звезды Сухейль в созвездии Овна и противостояние ей Зухры неподалеку от созвездия Весов говорили о ранней мудрости, каким-то образом сопряженной со знаком Восхода. Ныне, заключил Муваффаки, можно лишь подивиться точности, с которой звезды выразили смысл предопределения.

Тут звездочет мотнул своей козлиной бородой в сторону Бедреддина. Все снова обернулись к нему: знак Восхода, оказывается, служил знаком его прихода из лежащих на северо-востоке от Каира османских земель.

Ибн Халдун вспомнил, однако, и другое. Девять лет назад предшественник Муваффаки астролог из Багдада составил иной гороскоп, по обыкновению халдеев взяв за точку отсчета не день рождения, а день зачатия. И на его гороскопе с восходом оказалась сопряжена не только ранняя мудрость, но и ранняя власть, что могло означать лишь скорую смерть султана Баркука. Багдадец об этом, конечно, султану не сообщил, но Муваффаки нашел способ довести до слуха повелителя: на одном из диспутов с беспристрастным видом привел в качестве ошибочного примера. Дескать, вот к каким зловредным результатам приводит следование давно отвергнутой в науке халдейщине. Недолго пришлось Муваффаки ждать, чтобы занять место багдадца.

Ибн Халдун усмехнулся. Но только мысленно — ничего не изменилось в его величественной осанке, не дрогнула ни одна морщинка у глаз, ни один волосок в бороде.