Спящий

— Почему вы решили, что этот случай меня заинтересует?

И вновь местный врач ответил без малейшего промедления:

— Сиятельный и христианин. Вам такое нравится, профессор.

— Откуда вы это узнали, если он не приходил в сознание? Он что же, разговаривал под наркозом?

— Посмотрите сами, господин Берлигер.

Почудился порыв воздуха, словно с меня сдернули простыню, а потом профессор озадаченно протянул:

— Да, это многое объясняет.

— Я, как только увидел татуировки, сразу вспомнил о вас, господин Берлигер.

— Но полумертвый сиятельный, пусть даже и христианин…

— Состояние пациента стабильное, — уверил собеседника врач.

— А пуля в спине?

Вопрос застал медика врасплох, и он замялся.

— Скрывать не буду — ранение серьезное. Подозреваю, пуля застряла в позвонке. Я за столь сложную операцию не возьмусь, но вы и ваш ассистент творите настоящие чудеса!

— Не надо лести, — с легкими нотками брезгливости ответил господин Берлигер. — Лесть — это лишнее.

— Ваш ассистент — лучший хирург, которого я знаю!

Нестерпимо захотелось, чтобы мной занялся столь опытный врачеватель, но, как ни тужился, я не смог выдавить из себя ни слова.

Проклятье! Да что за напасть?!

А профессор явно сомневался, стоит ли ему браться за мой случай.

— Даже не знаю, — задумчиво протянул он. — Пусть нам и доводилось оперировать сложных пациентов, но нет никакой гарантии, что его получится довезти до клиники живым.

— Но это уникальный случай!

— И чем же он так уникален? Сиятельные христиане вовсе не редкость.

— А вот, поглядите! — загадочно произнес врач, и послышался странный звон, словно в стеклянной баночке стучал о стенки комочек металла. — Это пуля, которую я извлек из брюшной полости пациента.

— Серебро? — опешил профессор. — Его пытались застрелить серебряной пулей?!

— Так и знал, что вас это заинтересует!

— Тут вы, безусловно, правы! — признал господин Берлигер. — Так, говорите, у него при себе не было никаких документов?

— Никаких.

— А родственники?

— Какое это имеет значение? — фыркнул врач. — Обратите внимание на его ладони.

— Что это?

— Следы краски для снятия отпечатков пальцев. Судя по всему, перед нами — закоренелый преступник, никто не станет его искать.

— И вновь ваша логика безупречна, коллега, — согласился с медиком профессор и зашуршал банкнотами, а на меня сквозь ватную апатию наркоза накатила волна дикого ужаса.

Что происходит?! Почему меня не должны искать?!

Кто такой этот профессор Берлигер?!

— Но сначала — небольшая проверка, — заявил профессор, а потом мое веко приподняли, и в глаз ударил ослепительный луч карманного фонарика. — Отлично! Зрачок реагирует на свет. Я его беру.

— Сделать дополнительную инъекцию морфия?

— Будьте так любезны, коллега. Путь нам предстоит неблизкий…

2

Чем плох морфий, так это отсутствием выбора.

Поначалу вам вкалывают эту гадость, чтобы унять боль, но очень скоро болью становится пропуск очередной инъекции. И не поможет никакой самоконтроль, слишком сильно привыкание. Физиология и психология свиваются в единую удавку, которую обычному человеку так просто не снять.

Сиятельному — тоже. Особенно мне.

Морфий воздействовал напрямую на мой талант, заставлял видеть то, чего не существовало на самом деле, и путать реальность с наркотическим бредом. И нет бы грезились райские кущи! Будто нарочно видения оказывались одно хуже другого. Под воздействием морфия в памяти всплывали странные и страшные события прошлого. Я вновь и вновь переживал те жуткие мгновения, только теперь они были во стократ реальней и ярче действительности.

Я бы даже наплевал на боль и потребовал прекратить колоть мне наркотики, но не мог вымолвить ни слова. Тело мне больше не повиновалось.

Впрочем, обо всем по порядку. Сначала была тьма, ничто, пустота.

Как долго — не знаю, ведь времени не было тоже. По-крайней мере, для меня.

Да и был ли я сам? Не уверен. Вовсе нет…

Слишком путано? Но как иначе, если сначала меня накачали морфием, а сознание вернулось уже в палате с белыми стенами и гирляндой фонарей под потолком. Обнаженный, я лежал на спине и пытался вспомнить, где нахожусь и как сюда попал. Пытался — и не мог.

«Операционная!» — понял вдруг я.

Но где тогда врачи? Почему меня бросили на операционном столе одного?

А потом лязгнул ящичек с инструментами и холодно прошуршал металлом о металл скальпель. Хирург склонился надо мной, и я его узнал. Узнал врача и сразу вспомнил операционную. Дернулся, но тщетно, руки и ноги были притянуты к столу прочными кожаными ремнями.

— Нет! — заорал я. — Ты мертв! Я убил тебя!

— Чепуха! — с холодной улыбкой ответил маэстро Марлини, упер острие скальпеля в мою грудь, и только вспорол кожу, как из разреза забило жгучее жидкое пламя!

«Совсем как кровь падшего…» — мелькнула пугающая мысль, а потом рана взорвалась нестерпимой болью, и меня вышвырнуло из кошмара в непроглядную тьму.

Второе пробуждение оказалось уже не столь быстрым и куда более болезненным.