Спящий

— Ого! — удивился парень, из закатанных рукавов халата которого торчали мускулистые волосатые предплечья. — Очухался!

— Стой! — потребовал я, но санитар вышел в коридор и захлопнул за собой дверь, а потом послышался скрежет, с которым провернулся в замочной скважине ключ.

Я беззвучно выругался и попытался приподняться, но даже не шевельнулся. И дело было вовсе не в притянувших запястья к койке тряпичных жгутах — высвободиться из столь несерьезных пут мог и ребенок. Тело просто-напросто отказалось повиноваться. Я не смог заставить себя сесть, не сумел согнуть ногу, не получалось даже элементарно пошевелить пальцами.

От паники удержало лишь навеянное морфием спокойствие. Я лежал, отрешенно смотрел в потолок и безучастно ждал дальнейшего развития событий.

Сейчас непременно кто-нибудь придет и все мне объяснит, для беспокойства нет причин. Скоро все разрешится само собой. А что касается странной слабости — так в этом нет ничего необычного. Последствия ранения, долгая неподвижность, вколотый морфий. Просто атрофировались мышцы, только и всего. Тело я чувствовал: полностью погасить дергавшую нервы боль не могла даже лошадиная доза наркотика.

Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо.

Проклятье! Да все уже хорошо! Для человека, поймавшего четыре пули, остаться в живых дорогого стоит. Я жив, а это главное!

Но на самом деле этими рассуждениями я попросту успокаивал себя и вполне отдавал себе в этом отчет. Но что еще остается, когда не способен пошевелить ни рукой, ни ногой. Только сохранять спокойствие и надеяться на лучшее. Только так, чтоб вас всех разорвало…

Врач явился, когда я уже окончательно уверился, что санитар мое пробуждение попросту проигнорировал. Эскулап был молод и растрепан; из-под распахнутого халата проглядывал недорогой костюм, испещренный темными отметинами брызг, словно доктор недавно попал под дождь. Пахло от него осенней непогодой, сигаретным дымом и медикаментами.

— Замечательно! — с порога объявил он. — Вы очнулись, это просто замечательно!

— Где я? — хрипло выдохнул я.

На покрытом оспинами плоском лице врача отразилось замешательство. Он потеребил золотую заколку галстука и поинтересовался:

— Вы знаете, что с вами произошло? Что последнее вы помните?

— В меня стреляли.

— А свое имя? Назовите его!

Я надолго задумался, как именно представиться, потом сказал:

— Меня зовут Лев Шатунов.

— Русский? — уточнил врач, доставая из кармана халата потрепанный блокнот.

— Да.

Врач записал имя и задумчиво почесал карандашом кончик крупного носа.

— Где я? — повторил я свой вопрос, так и оставшийся без ответа.

— Что? — встрепенулся медик. — А! Вы в больнице.

Я шумно вздохнул и уставился в потолок.

— Что со мной, доктор? — спросил, заранее ожидая услышать какую-нибудь неудобоваримую медицинскую терминологию, но вместо этого врач спросил:

— Можете пошевелить рукой или ногой?

— Нет.

Медик нервно потупился.

— Одна из пуль попала в позвоночник. Вероятно, был поврежден спинной мозг, и вы останетесь парализованным до конца жизни.

— Чушь! — выругался я и зашипел от всколыхнувшейся в голове боли.

— Сохраняйте спокойствие! — потребовал врач. — Диагноз еще не окончательный!

— Я должен связаться с поверенным. Я достаточно состоятелен и могу позволить себе лучших специалистов!

— Вам придется поговорить об этом с профессором.

— Вы должны передать мое сообщение поверенному!

— Единственное, что я должен, — перебил меня врач, — это осмотреть раны и скорректировать курс лечения. Только и всего! Все остальное вам предстоит обговорить с заведующим отделением!

— Так позовите его! — сорвался я на крик.

— Профессор осмотрит вас, как только у него появится свободное время, — объявил медик и распахнул дверь, позволяя санитару закатить в палату тележку с хирургическими инструментами, бутылочками с лечебными растворами и мотками бинтов.

— Я хочу видеть профессора немедленно! — потребовал я, срываясь на крик. — Прямо сейчас! Ясно вам?!

— Всему свое время, — отрезал медик, взял железную кружку и поднес к моим губам: — Пейте! Вы должны выпить это!

— Что это?

— Пейте!

Сложно сопротивляться, когда не чувствуешь собственного тела. Санитар слегка приподнял мою голову, и волей-неволей пришлось глотать влитую врачом горькую микстуру. Плеваться и давиться из одного только желания показать собственную независимость я не стал. Лишь пожалел с какой-то нечеловеческой даже тоской об утраченной возможности оборачиваться зверем.

Впрочем, в этом случае серебряные пули прикончили бы меня прямо на мосту…

В лекарство был добавлен какой-то наркотический препарат; очень скоро накатило ватное оцепенение и нестерпимо захотелось спать. Наверное, это было и к лучшему: санитар себя долгим отмачиванием бинтов не утруждал, и, оставайся я в сознании, перевязка стала бы сущей пыткой…

Очнулся я с головной болью и лихорадочным сердцебиением. Во рту пересохло настолько, что едва ворочался распухший язык. И, ко всему прочему, очнулся я полностью дезориентированным в пространстве и времени.

Не знаю — где, понятия не имею — когда.

Что за больница и как долго я в ней нахожусь?