Спящий

— Его зовут Рамон Миро, — ответил я и по памяти продиктовал адрес бывшего напарника. — Он получит пятьдесят тысяч, пусть только вытащит меня отсюда!

— Как тебя зовут?

— Лев. Скажи, это Лев!

С неба начали срываться ослепительные разряды молний, я выкрикнул:

— «Готлиб Бакхарт», Берлигер, карцер! — а потом земля ушла из-под ног, и началось бесконечное падение в бездну.

6

Полагаете, будто к безумию ведут отчаяние и безнадега? Отнюдь. Отчаяние приводит к отчаянным поступкам, а безнадега придает им суицидальный характер.

К безумию ведет неопределенность. Когда не остается ничего определенного, когда начинаешь сомневаться во всем, даже в собственном рассудке.

«Вел я беседы с настоящим Сновидцем или общался с собственной галлюцинацией?» — вот что занимало меня, когда после вечерней электротерапии меня вновь заперли в карцере.

Окончательно я свихнулся из-за убойных доз морфия или действительно заключил сделку с другим сиятельным? Этот вопрос все крутился и крутился в моей голове, а стоило лишь уверить себя в реальности произошедшего, и сомнения наваливались с новой силой. Они рушили сосредоточенность и толкали в пучину неуверенности. До безумия оставался один крохотный шажок.

Собравшись с силами, я поднялся на ноги и принялся вышагивать по упругому войлоку из одного угла карцера в другой. Перетянутое смирительной рубашкой тело затекло, рук я давно не чувствовал, и, сколько ни пытался расправить плечи, желая ослабить завязки, эти попытки ни к чему не привели. Разве что начала пробиваться через наркотическое оцепенение боль от свежих побоев и старых ран.

Очень скоро колени подкосились от усталости, и я повалился на войлок. Закрыл глаза и попытался уснуть, но не сумел даже задремать. Слишком сильно перекроили сознание эксперименты профессора Берлигера, слишком много и часто кололи последние дни морфий.

Кости крутило, суставы ломало, нестерпимо хотелось пить. Смирительная рубашка насквозь пропиталась соленым потом, дыхание стало прерывистым и неровным. И адски раскалывалась голова. Сейчас я легко отрекся бы от чего угодно за стакан воды и пару глотков опиумной настойки, но никто не собирался меня ни в чем убеждать.

Знаете, почему дьявол не покупает человеческие души? Да просто они, как перезрелые яблоки, падают к его ногам! Мы сами — худшие враги самим себе, и самые лучшие искусители — тоже мы сами. Нет такой мерзости, которой человек не выдумал бы оправдания.

Чувствуя, как овладевает сознанием безумие, я перевалился на бок, уперся лбом в стену и поднялся на колени. Меня немедленно вырвало, ребра свело от боли, но зато слегка прояснилась голова. Я отодвинулся от забрызгавшей войлок рвоты и продолжил стоять на коленях. Просто стоял, не молился, нет.

Но не молился не оттого, что бесповоротно лишился веры; просто молиться надо по велению души, глупо просить о чуде в безвыходной ситуации. Чудес не бывает. Я знал это наверняка.

«Чудес не бывает», — так думал я, когда в коридоре послышались взволнованные голоса, а потом с лязгом распахнулась дверь карцера, и меня ослепил луч мощного электрического фонаря.

Но мнения своего я не переменил. Я не верил в чудеса. Я верил в сделки.

Только бы это не оказалась сделка с дьяволом…

— Вот он! — объявил доктор Эргант. — Но мы не можем его вам отдать. Пусть он и преступник, сюда он помещен по решению суда!

В следующий миг выряженный в полицейский мундир Рамон Миро толчком в спину запихнул врача в карцер и нацелил на сопровождавшего его санитара выдернутый из кобуры револьвер.

— Заходи! Пикнешь — пристрелю!

Парень повиновался.

— К стене! — приказал Рамон, и работники психиатрической лечебницы поспешно отступили вглубь карцера.

Автоматический револьвер «Веблей — Фосбери» четыреста пятьдесят пятого калибра, массивный и громоздкий, мог убедить воздержаться от глупостей кого угодно.

— Идти можешь? — спросил меня Рамон, не спуская глаз с пленников.

— Нет, — признался я.

— Тито, помоги ему!

Паренек в форменном плаще и фуражке с кокардой переступил через порог, и я качнулся вперед, поднимаясь с колен. Пошатнулся и не устоял бы на ногах, но племянник Рамона вовремя обхватил меня и выволок в коридор, где и оставил лежать на полу.

— Снимите смирительную рубашку! — потребовал я. — Быстрее! Рук не чувствую!

Тито ослабил завязки, и я замычал сквозь стиснутые зубы от боли, когда в пережатые руки начала возвращаться чувствительность.

— Стаскивай! — повторил я.

— Нам тебя еще мимо охраны проводить! — объявил Рамон, возвращая револьвер в кобуру. — На улице снимем!

— Проводить? Да кто нас выпустит?! С боем придется прорываться! — И, не став ничего слушать, я продолжил попытки сдернуть с себя ненавистное одеяние самостоятельно.

— Чертов упрямец! — выругался Миро. — Тито, да помоги же ты ему!

Племянник Рамона стянул с меня смирительную рубашку, обхватил за плечи и поставил на ноги, и я со стоном привалился к стене, хоть и прекрасно осознавал, что время утекает как вода сквозь пальцы.

— Нужна каталка, — сказал я, не в силах сдвинуться с места. — Каталка! Найдите каталку!

Рамон зло глянул на меня, но тут же щелкнул пальцами.