Спящий бык

Головы многих повернулись, взгляды переместились на того самого Рунольва, но я не знал его в лицо и никак не мог выцепить взглядом.

— Но быть может сам Кольбейн вернет тебе слово, для того, чтобы уважить своего дроттина? — Спросил Эйнар. Голову он чуть склонил на плечо, и скользила по его губам смутная улыбка, будто он наслаждался происходящим. — Если бы так уважил меня Кольбейн, щедро отплатил бы я ему. Что сам он скажет на это?

В зале глухо, но сильно загудели, будто бы в расшевеленном улье.

Отетил Эйнару квадратный в плечах седой мужчина с противоположной от меня стороны, и я понял, что это и есть Кольбейн.

— Что же… — Бросая быстрые взгляды, то на дроттина, то на Вермунда, то на столешницу стола, и нигде не находя покоя взгляду сказал Кольбейн. — Если так приглянулась дочь Вермунда дроттину, то… рад я буду по обоюдному согласию расторгнуть наш с Вермундом сговор, и вернуть ему его слово. Край наш богат красивыми девушками, и для моего сына добрая жена всегда найдется…

Увидев Кольбейна, я теперь вспомнил его. Он приезжал к Вермунду и они долго общались, но на моей памяти всего один раз. Видимо жил достаточно далеко. Вот и сын сидел рядом с отцом и свекольным огнем сейчас горели его уши. В тонкую линию был сжат рот Рунольва, но перечить отцу он не смел.

Улей голосов загудел сильнее, и нем мне послышались ноты возмущения и осуждения.

— Благодарю тебя. Кольбейн, — кивнул седому Эйнар. — Не пожалеешь ты о своей услуге. Видишь Вермунд, не связан ты теперь словом, и нет тебе препятствий тоже уважить своего дроттина, как это сделал Кольбейн.

Вермунд провел руками по краю столешницы, и – далеко я все же сидел – но показалось – сжал он её так, что пальцы побелели.

— Может и к добру, что отказался Кольбейн от нашего сговора. Как он сам сказал, край наш богат красивыми девушками. Так, думаю, — метнул в Кольбейна презрительный взгляд Вермунд – пусть и обеднел наш край храбрыми мужчинами, но не совсем еще иссяк на них, и добрый муж для мой Халльдис тоже найдется. А за тебя я свою дочь не отдам, могучий дроттин… Слишком велика для нас честь.

Эйнар нахмурился, и лицо его оделось румянцем, что выступил на щеках двумя странными четко очерченными пятнами.

— Не говори мне о чести Вермунд. Коли начал рассуждать о храбрости, так сам не будь трусом. Скажи прямо, здесь и при всех, — отчего ты не хочешь отдать за меня свою дочь?

Вермунд посмотрел низ на свои руки, и не сразу, но вскинул глаза и пересекся с дроттином взглядом.

— Разве мало у тебя жен и наложниц – есть, и уже было – Эйнар-скоровдов?

Кулак Эйнара хлопнул по столу так, что со звоном подпрыгнул его кубок.

— Значит так ты меня назвал? Или так меня называют все бонда за глаза? — Дроттин обвел тяжелым взглядом зал, и совсем белым стало его лицо, а румянец напротив выступил еще резче, и горел теперь как у чахоточного. — Чтож. Значит сам я виноват, что придумали мне люди новую кличку, и позабыли что звался я Эйнаром-дикое пламя… Ну да это ведь недолго и напомнить.

— Не хотел я тебе того говорить, дроттин – сказал Вермунд. — Сам ты меня вызвал прилюдно на этот разговор. Как бы отдал я дочь тому, кто по разговорам отдает надоевших наложниц девятерым из своей старшей дружины…

— Не наложницей я хотел брать твою дочь Вермунд, — женой!

— Но и жены твои не жили больше двух зим, — могучий дроттин – и ни одна так и не оставила потомства…

— Недобро ты поступаешь, Вермунд, рассуждая при всех о моей беде, пусть она всем и изестна! Да, ни одна из моих жен не пожила больше двух зим. Но да все равно, даже зная это, многие бонды отдавали за меня своих дочерей, и почитали это за честь!

— В том им совесть судья.

Не было уже в заде гула, пчелы свернулись в ульях, и было очень тихо.

Стылыми тягучими каплями тянулась тишина, пока наконец снова не заговорил Эйнар, и лицо его было каменнйо маской.

— Если бы не был я связан обязанностью хозяина и священными узами большой вейцлы, заплатил бы ты прямой сейчас за свои слова Вермунд. — Но не трону я здесь ни тебя, ни твоих родных, ни твоих людей и позволю вам беспрепятственно добраться домой, когда закончится пир – в том тебе мое слово. Однако, и твои слова я запомню. Не забуду и услуги Кольбейна. А сейчас – продолжим веселье. Эй, Армод-скальд, — спой ка нам веселую песню!

Мой знакомец поклонился князя, глянул на меня, и живо забренчал на своих лирных гуслях развеселую песнь, которую здесь видимо все хорошо знали. Он пел отлично и так заразительно, что уже вскоре большинство сидевших за столами оправились, и заголосили с ним хором.

Я смотрел на Вермунда. Он сидел молча, и был очень бледен.

* * *