Спят усталые игрушки

Пытаясь сохранять спокойствие, я большими глотками опустошила чашку, не почувствовав никакого вкуса, и опасливо заглянула внутрь. Но дно темнело гущей, лицо Мельниченко исчезло.

– Остановитесь, пока не поздно, бросьте затею, – завелся Филя. – Вижу, ничего хорошего не будет, вижу кругом кровь… весь дом в крови…

Провожаемая таким радостным напутствием, я выскочила за дверь и побежала к «Вольво». Еще немного, и я объявлю всем, что общаюсь с инопланетянами, а моя бабушка – королева Виктория. Ну как можно сохранить в нашем доме психическое здоровье!

Нина стояла на проспекте возле ларька с сигаретами. Я притормозила:

– Простите, опоздала!

– Нет-нет, – успокоила Сундукян, влезая в салон, – просто люблю приходить на встречи пораньше, не терплю опозданий.

Я включила первую скорость, и «Вольво» плавно покатил по дороге.

– Так куда едем?

– Новорижское шоссе знаете?

– Конечно.

– Тогда вперед до магистрали, там покажу.

Нина вытащила из сумочки пачку сигарет, закурила. Я моментально закашлялась.

– Учитель разрешает употреблять табак?

– Нет, – усмехнулась Нинель, – впрочем, алкоголь тоже, но никак не могу отвыкнуть. Естественно, спрячу сигареты в машине.

Я улыбнулась. Со мной в институте в одной группе учился парень из Сирии, правоверный мусульманин по имени Хафиз. Большой любитель вкусной еды, он весил при среднем росте почти сто пятьдесят килограммов. Самым трудным для него было время строгого поста Рамадан. Целый месяц истинные арабы не должны есть от восхода солнца до появления первой звезды. Как правило, пост выпадает на осенние месяцы – октябрь, ноябрь, редко сентябрь. Начало его, как дата нашей Пасхи, каждый год приходится на другое время. В Дамаске октябрь и ноябрь – теплые, солнечные месяцы, градусник стабильно показывает около двадцати пяти градусов, и днем не слишком хочется есть. В Москве же поздняя осень – промозглое, холодное время, иногда выпадает ранний снег. Есть при такой погоде хочется постоянно, организм требует горяченького. Хафиз невыносимо страдал, трясясь от холода и голодовки. Однажды я увидела, как сириец быстро-быстро глотает в нашей столовой сосиски с яичницей.

– Ага, – злорадно произнесла я, тихонько подкрадываясь к столику. – А как же Рамадан? Ох, не попасть тебе после смерти в мусульманский рай, не достанутся тебе финики, инжир и гурии, будешь языком горячие сковородки лизать!

Хафиз поднял на меня огромные карие глаза и попросил:

– Уйди, Дарья.

Но мы в те годы были тотальными безбожниками, и благочестие араба вызывало у одногруппников только одну реакцию – желание подтрунивать над парнем.

– Ну уж нет, – заявила я, присаживаясь к колченогому столику, – ты вот сосиску лопаешь, а там свинины – немерено.

– В этом произведении колбасного искусства преобладает туалетная бумага, – вздохнул беззлобный араб, – а насчет адских мук ты не права, после кончины обязательно улечу в райские кущи.

– Аллах не простит тебе сосисок, сожранных в Рамадан! – продолжала я издеваться над Хафизом.

– А он не видит! – невозмутимо ответил юноша.

Я растерялась.

– Как это?

– Просто. Смотри, как сижу, – спиной к Востоку, Аллах не разглядит, чем я тут занимаюсь.

Я не нашлась, что ответить на подобный аргумент.

Вот и у Нины, очевидно, та же позиция. Я краем глаза посматривала на женщину. Сигареты она себе разрешает, но оделась сегодня по моде предстоящей тусовки. На поэтессе длинная, почти до пят, темная юбка, глухая кофта с воротником под горло и простые, практичные туфли без каблуков. Роскошные черные волосы Нинель спрятала под странную шапочку, больше всего похожую на тюбетейку. Только ее носят на макушке, а Нинина прикрывала даже уши. Я отметила, что спутница абсолютно не накрашена, в ушах нет серег, на пальцах ни одного кольца…

Может, мне тоже следовало сегодня отказаться от брюк, изумрудных «висюлек» и перстня на указательном пальце? Хотя с какой стати? Никаких обетов я не давала, присяг не приносила. Правда, в православную церковь постесняюсь войти в джинсах и с непокрытой головой. Но меня везут к мошеннику, так что не стоит комплексовать.

Шины мерно шуршали по гладкому асфальту. Мы спокойно обсуждали поэзию символистов, потом Нинель стала читать свою поэму. Под ее ритмичное завывание я чуть не заснула за рулем. Встала непривычно рано, и веки просто слипались. Обычно в таких случаях включаю радио погромче, но сегодня такое невозможно. Пришлось покачивать головой в такт декламации Сундукян.

Через два часа я все же спросила:

– Долго еще?

– Следующий поворот направо, – спокойно сообщила спутница.

«Вольво» послушно повернул и поскакал по ухабам и рытвинам. «Как бы не пришлось менять амортизаторы», – невольно подумалось мне.

Еще примерно через полчаса Нина неожиданно скомандовала:

– Стоп.

Я нажала на тормоз и, поднимая ручник, осведомилась:

– Где деревня-то?

Машина стояла на опушке леса, прямо за ветровым стеклом начинались огромные мрачные деревья.

– Дальше пешком, – вздохнула Нина, – подъехать нельзя.

– Где же «Вольво» оставить?

– Да здесь, – спокойно пояснила Сундукян, – народу нет, вокруг ни поселков, ни дач, до станции почти тридцать километров.