Спички

Под выступ Дымненский пришли в 42-м —
В окрестности деревни Званки,
Где крепко сел фашист на берегу крутом:
Рискни ж ты, двинь по склону танки…

Слюной заклеил козью ногу из махры
Сержант Сан Маркыч Сухоруков.
В берёзках светлые Денискины вихры
Увидел, хмыкнул. Море слухов

Он слышал про юнца: де ссохлась по нему
Дочь сторожа кладбищенского Ксения,
И Танька, медсестра, хотела про лямур
Дать отроку урок на сене,
Да из сарая шкет умчался, как стрела —
Смешно. Сан Маркыч сплюнул громко.
Мальчишка вынырнул как раз из-за ствола —
Орлом… без складки – гимнастёрка!

Робеет: «Разрешите мне, товарщсержант…
Пойти, что ль, подстрелить дичины,
Тут где-то кабаны, во взводе говорят».
– Так – кабаны там?.. не дивчины?

Идите, рядовой. – И вмиг боец исчез.
Сержант пробормотал: «Мальчишка…
Эх, каб я до войны на Людку чаще лез,
Так был бы сын, а вышло вишь как».

В обед сварили щец. Вдруг Танька, медсестра,
Бежит из лесу, спотыкаясь:
«Убили Деньку»! – «Кто?» – «Кабан» – «С ума сошла»? —
– «Крест истинный: задрал мерзавец,
Страх! Пол-лица сгрыз вепрь»… Защёлкнувши ремень,
И вскинув на плечо оружье,
Сан Маркыч двинул в лес в пилотке набекрень,
Сказав бойцам: «Всё сам. Не нужно».

И схоронил сержант бойца у двух берёз,
И полукругом здесь же прямо,
Лопатой, не спеша, без мата и без слёз
На зверя вырыл за ночь яму,
И на второй уж день поймался в яму вепрь,
Пришедший закусить солдатом.

«Привет», – сказал сержант в пилотке набекрень,
Пощёлкивая автоматом,

И вдруг задумался Сан Маркыч. Сев на пень —
Лицо в ладони, молчаливый…
И страшно застонал, да так, что в темноте
Всю вздыбил вепрь на холке гриву.

И тихо вепрю вдруг Сан Маркыч: «Что творишь?
Ты ж, свинтус, что творишь, засранка…
Как матери бойца писать, не объяснишь? —
Смерть – не под гусеницей танка,
Смерть под свиньёй, свинья! Не хрюкай. Цыц.
Не мог удрать. Убил ребёнка.
Мы ж земляки с тобой. Кругом нас душит фриц.
А ты… ты жрёшь своих, свиная ты тушёнка.

Я, кстати, гру́зинский, на фабрике трубил,
И делал спички (между строчек),
А помнишь, как голы Копчёный Колька бил:
В девятку, в крестик, в уголочек.
Ты знаешь Гру́зино? Тут восемнадцать вёрст,
Считай, со Званкой вовсе рядом,
Кого ж ты, гадкий хряк, спровадил на погост?
Грызть надо рожи – фрицам, гадам.

Меня сюда возил учитель сельский аж,
Рассказывал: здесь жил Державин,
Татарский, вроде сын, а дух имел он наш!

А ты, что, свинтус, за татарин?
Не зыркай на меня из ямы, порося!
Не зыркай на меня из ямы!
Здесь жил Державин! Сам тут, сам ты родился!
Что напишу в письме для мамы?!

Я выучил стихи: «…засохнет бор, и сад,
Не воспомянется нигде и имя Званки;
Но сов, сычей из дупл огнезеленый взгляд,
И разве дым сверкнет с землянки».
Державин сочинил, и вот пришёл фашист
На новгородчину, на Русь родную.
Ах ты, кабан, увидь картину, оглянись,
Башку повороти свиную!

Пошёл отсюда вон! И чтоб ты мне – воздал
Вдесятеро за кровь Дениса,
Долг за тобою, вепрь» (мой вепрь тут будто внял,
И присмирел, и подчинился),
И, вызволен, Сан Маркыч в ночь подался, вплавь
За Волхов, в Званку, где Державин:
Всё путалось в глазах: фронт, детство, сны и явь,
Взял фрица в плен и… обезглавил.

Там замер мой сержант, где почву вымыл дождь,
И вдруг нагнулся деловито,
И поднял из песка старинный чей-то нож
Так бережно, как меч Давида.

И всё. Потом пошли под Дымненским бои,
Средь ста смертей одна забылась,
Лишь медсестра цветы в Денисовой крови
Хранила в книге, не ленилась,
Да фрицы опасались, что в лесах
Есть кто-то (русский, вероятно),
Кто резал их, и рвал при том на клочья, как
Зверь. Было так десятикратно.

…В том ноябре, когда косил нас пулемёт
При переправе через реку,
Когда, устав толпу возить, Харон орёт:
«Где снисхожденье к человеку?!»
Тот пулемётчик, фриц, что видел пред собой
Куски разорванного мяса,
Гашетку бросил вдруг. Фриц? Сволочь? Что с тобой?
Откуда страшная гримаса?

Солдат сошёл с ума, почудилось ему,
Что мчится вместе с мертвецами
Вепрь Званский мой… вся шерсть в пороховом дыму,
С окровавленными клыками.