Спин

— За веру. За выдержку. Потому что с самой первой встречи моей с Дианой, с первого момента меня охватила уверенность, что мы с ней представляем часть чего-то великого, даже если я этого и не в состоянии полностью постичь. Что однажды мы с нею предстанем перед троном Господним — и никак не меньше. «Не прейдёт поколение сие, не исполнив всего». Наше поколение, даже если мы сначала пошли ложным путём. То, что мы творили на сходках «Нового царства», теперь мне кажется постыдным заблуждением. Пьянство, разнузданный разврат, ложь, лицемерие… Мы отвернулись от добра. Но когда мы находились среди людей, не пытавшихся строить Царствие Небесное на земле, мир казался мельче, несовершеннее. Как будто мы оказывались вне семьи. И я говорил себе: ищи тропу чистую и простую, она поведёт тебя в верном направлении. «В терпении своём обретёте души ваши».

— В общем, «Иорданский табернакл», — подытожил я.

— «Спин» напрашивается на пророчество. Знамения небесные, солнце, луна и звёзды, как в Евангелии от Луки. Ну и вот, пожалуйста. Свод небесный потрясён. Но это не… Это не…

Он поморщился.

— Как у неё с дыханием? — Вопрос излишний, я её трудное дыхание не только слышал, но и чувствовал, как будто дышал вместе с нею. Однако следовало вернуть его на землю.

— По-прежнему. — Он чуть помолчал. — Тайлер, пожалуйста, останови машину, выпусти меня.

Мы ехали на восток. Движение на шоссе оказалось на диво слабым. Колин Хипц предупредил о пробке перед аэропортом Скай-Харбор, и я его объехал. Навстречу попадались редкие легковые автомобили, но на обочине брошенные машины встречались довольно часто.

— Это ещё зачем? — строго спросил я. В зеркале заднего вида отражался Саймон, утирающий глаза кулаками. В этот момент он выглядел как десятилетний пацан на похоронах матери.

— У меня было в жизни два маяка, Бог и Диана. Я предал их. Слишком долго ждал. Она умирает.

— Вовсе не обязательно.

— Я не хочу видеть это и сознавать, что погубил её. Лучше умереть в пустыне. Останови, Тайлер. Выпусти меня.

Небо снова светлело. Зловещее фиолетовое свечение больше всего напоминало бесполезную дугу в испорченной люминесцентной лампе и никоим образом не предвещало ничего доброго.

— Плевать, — изрёк я.

— Что? — не понял он.

— Мне плевать на твои переживания. Ты должен остаться с Дианой, потому что впереди долгая, трудная дорога, а я не могу одновременно сидеть за баранкой и следить за ней. Рано или поздно мне придётся заснуть. Если ты на это время сядешь за руль, нам не надо будет останавливаться, кроме как заправиться да отовариться. Надеюсь, найдём где. Без тебя дорога займёт вдвое больше времени.

— Это что-то изменит?

— Она очень больна, Саймон, ты не ошибаешься. Но это не значит, что она обречена. Без ухода и надёжного лечения она точно умрёт. А место, где ей можно обеспечить уход и лечение, в паре тысяч миль от нас.

— Небо и земля умирают. Мы все умираем.

— За небо и землю я не в ответе. Но дать ей умереть, если я вижу шанс, — от этого я отказываюсь.

— Завидую я тебе, — тихо сказал Саймон.

— В чём это мне можно позавидовать?

— Вере твоей завидую.

* * *

Какое-то подобие оптимизма проявлялось лишь ночью. Днём оптимизм выгорал.

Я вёл машину навстречу Хиросиме восходящего солнца, уже не думая о том, что свет его может меня убить, что добра от этого света ждать не приходилось. То, что мы пережили первый день, — для меня загадка, хотя Саймон объяснил бы это чудом. Защитный рефлекс — или приобретённая в процессе жизни практичность — заставил меня вынуть из бардачка тёмные очки и прикрыть ими глаза, чтобы вычленить дорогу на фоне огненной оранжевой полусферы, вырастающей над горизонтом. Где-то между Альбукерком и Тукумкари усталость сдавила мне виски, веки налились свинцом, машина чуть было не спрыгнула с дороги. Тут я понял, что больше не выдержу. Заплетающимся языком я предложил Саймону залить в бензобак горючее из канистры и сменить меня за рулём.

Мы одолели больше, чем я рассчитывал. Движение на дороге почти вымерло. Возможно, люди боялись передвигаться. Саймон полез за канистрой, и я поинтересовался, что из съестного он захватил с собой.

— Вон, в коробке. Что на кухне нашёл.

В картонной коробке, зажатой в багажнике канистрами и упаковками с медицинского склада, за раскатившимися по дну бутылками минеральной воды, оказались три коробки сухих завтраков — кукурузно-пшеничных колечек «Cheerios», две жестянки говяжьей тушёнки и бутылка диетической пепси.

— Ради бога, Саймон, ты что?

Саймон вздрогнул, и я понял, что оскорбил его религиозное чувство упоминанием Господа всуе.

— Больше там ничего и не было.

Ни мисок, ни ложек. Но есть мне хотелось не меньше, чем спать. Я решил охладить двигатель, мы опустили оконные стёкла и сели в тени машины. Вместо чашек использовали отрезанные донышки пластиковых бутылок из-под воды, размочили в них колечки тепловатой водой. Получившаяся гуща видом и вкусом напоминала сопли, однако голод заставил проглотить её без остатка.