Спиноза Б. Избранные произведения

слышат, что солнце гораздо больше, чем земной шар; но из

размышления об обманчивости чувств возникает сомнение *.

Е

сли, однако, кто вслед за сомнением приобретает истинное знание

чувств и того, каким образом через органы чувств вещи

представляются на расстоянии, тогда сомнение снова устраняется.

Отсюда следует, что мы не можем подвергать сомнению истинные

идеи на том основании, что, может быть, существует некий бог-

обманщик, который обманывает нас даже в наиболее достоверном; мы можем это [делать] только до тех пор, пока у нас нет никакой

ясной и отчетливой идеи бога, т.е. когда, обращаясь к знанию, которое у нас есть о начале всех вещей, мы не находим ничего, что

убеждало бы нас в том, что он не обманщик, каковое знание по

отношению к природе треугольника убеждает нас в том, что три его

угла равны двум прямым. Если же у нас есть такое знание бога, как и

о треугольнике, тогда всякое сомнение устраняется. И, так же как мы

можем прийти к такому знанию треугольника, хотя и не знаем

наверное, не обманывает ли нас некий верховный обманщик, таким

же образом мы можем прийти к такому знанию бога, хотя и не знаем

наверное, не существует ли некий верховный обманщик. Раз только у

нас будет такое знание, его будет достаточно, чтобы устранить, как я

сказал, всякое сомнение, какое может у нас быть относительно ясных

и отчетливых идей.

Д

алее, кто будет правильно подвигаться вперед, исследуя то, что

должно быть сперва исследовано, не допуская никаких разрывов

сцепления вещей и зная, как должно определять вопросы, прежде

чем мы приступим к их разрешению, у того всегда будут только

вполне достоверные, т.е. ясные и отчетливые, идеи. Действительно, сомнение есть не что иное, как нерешительность духа перед каким-

либо утверждением или отрицанием, которое он сделал, если бы не

встретилось нечто, без знания чего знание данной вещи должно

остаться несовершенным.

__________________

*

Т.е. человек знает, что чувства иногда его обманывали, но знает это

лишь смутно, ибо не знает, каким образом обманывают чувства.

3

47

О

тсюда мы заключаем, что сомнение всегда возникает оттого, что

вещи исследуются без определенного порядка.

В

от то, что я обещал дать в этой первой части метода. Однако, чтобы

не опустить ничего, что могло бы способствовать познанию разума и

его способностей, я скажу еще немного о памяти и забывчивости.

Здесь наиболее заслуживает рассмотрения то, что память

укрепляется как с помощью разума, так и без помощи разума.

Действительно, что касается первого, то, чем вещь более понятна, тем легче она удерживается в памяти, и обратно, чем менее она

понятна, тем легче мы ее забываем. Например, если я произношу

перед кем-либо ряд разрозненных слов, то он удерживает их с

гораздо большим трудом, чем если я произнесу те же слова в форме

рассказа. Укрепляется память и без помощи разума, а именно той

силой, которой каждая единичная телесная вещь воздействует на

воображение или на так называемое общее чувство. Я говорю

единичная, ибо на воображение воздействует только единичное.

Например, если кто-нибудь прочтет только одну любовную историю, то превосходно удержит ее в памяти, пока не прочтет нескольких

других такого же рода, потому что тогда она одна жива в

воображении; но если их несколько одного и того же рода, то мы

воображаем сразу их все, и они легко смешиваются. Я говорю также

телесная, ибо на воображение воздействуют одни только тела. Итак, если память укрепляется и разумом и без разума, то отсюда вытекает, что она есть нечто, отличное от разума, и что у разума, рассматриваемого в самом себе, нет никакой памяти и нет забвения.

Что же такое тогда будет память? Не что иное, как ощущение

мозговых впечатлений вместе с мыслью об определенной

длительности * ощущения, как это показывает и воспоминание.

Действительно, тогда душа мыслит о том ощущении, но без

непрерывной длительности; и таким образом идея этого ощущения

не

__________________

*

Если же длительность неопределенна, то память об этой вещи

несовершенна, как это каждому очевидно от природы. Действительно, часто мы, чтобы лучше поверить кому-либо в том, что он говорит, спрашиваем, когда и где это случилось. Хотя и сами идеи имеют свою

длительность в духе, однако, привыкнув определять длительность

посредством некоторой меры движения, — что происходит также и

посредством воображения, — мы до сих пор не наблюдаем никакой

памяти, которая принадлежала бы к чистому сознанию.

3

48

есть сама длительность ощущения, не есть сама память. А могут ли

сами идеи быть подвержены некоему извращению (corruptio), мы