Спиноза и его друзья в Древней Руси

– Будет брехать-то, – отмахнулся тот. – Только и знаете, что зубы скалить. Какой я вам Стешка? Не девка, чай…

– Ах ты, гад! – Петуля набросился на него с кулаками. – Такую голову сварить! Людоед! Маньяк!

– Что?! – вскипел мальчишка. – От такового слышу! – и заехал бизнесмену в глаз.

Мужики оживились.

– Ножку, ножку ставь! – подсказывали они Бонифацию.

– Под микитки хватай! – подзадоривали долговязого.

Петуля был сильнее, но пацан ловчее. Двоечник размахивался, а Стешка проскальзывал у него под рукой и больно пинал в ляжку. Но время от времени Петуле всё же удавалось его достать. Один раз Бонифаций так врезал, что Стешка свалился на землю, правда, успел ухватить обидчика за ногу. Пацаны сцепились в клубок и покатились. Зрители вошли в раж. Они кричали, свистели, улюлюкали и топали ногами. Увлечённые схваткой мужики даже не заметили, как сквозь толпу протиснулся вперёд большой чёрный памятник.

– Юноша, – обратился он к живому клубку. – Мы зря теряем время. – И легко оторвал Петулю от отчаянно защищавшегося парнишки.

Стешка шмыгнул носом и размазал по щекам кровь.

– Пусти, – вырывался из бронзовых рук Бонифаций. – Я его уничтожу! Шестёрка птицына! Спинозу сварить – это ж надо! А Геракла за что? Ей жить и жить! Пусти, я ему глотку перегрызу!

– Брехло! – Стешка выплюнул на ладонь выбитый зуб. – Никого я не варил! А жа жуб ты ещё ответишь!

– Каков молодец! – раздался голос из рядов зрителей. – Бойко бьётся! – И в круг выступил рослый мужик в красной рубахе. – Хочешь вором-разбойничком стать? Я б тебя взял!

Петуля всё ещё тяжело дышал.

– А это кто? – широкоплечий постучал по бронзовой крылатке. – Лыцарь?

Пушкин брезгливо отстранился.

Косой шрам на лице мужика побагровел. В глазах вспыхнула злоба.

– Ах ты, тварь немецкая! Не желаешь, значит, мараться об нас? Русским духом брезговаешь? Да знаешь ли, кто я таков? Я, – мужик со всего маху стукнул себя в кумачовую грудь, – сам атаман Ураков! Слыхал небось, немчура? На Волге меня всякий знает! Ни один рулевой не смеет ослушаться, коли выйду да крикну в голос: «Приворачивай!»

Он выхватил из-за пояса пистолет и направил на поэта чёрное дуло:

– Что, наложил в штаны, пёсий сын?

Гладкий ствол упёрся памятнику в грудь. В животе у Петули похолодело. Он решил вызвать огонь на себя:

– Эй!

Атаман обернулся.

– Не стреляйте, – вежливо попросил Бонифаций.

– Тебя, щенок, не спросил, – раздражённо бросил Ураков. – Тут моя власть. С тобой я после поговорю.

– Это не немец, – торопливо объяснил мальчик. – Это памятник. Статуя, значит… из железа…

Атаман опустил пистолет и недоверчиво осмотрел поэта.

– Ишь, – почесал он дулом шрам, – железный, значит… А чего тогда ходит?

– Мне почём знать? – пожал плечами Бонифаций. – Ну такой памятник, живой. Он еще стихи сочиняет.

– Ух ты! – удивился щуплый мужичонка. – Духовные?

– Про хазар, – кивнул Петуля. – Как ныне сбирается вещий Олег…

И он с небольшими запинками прочел первую строфу стихотворения про своего киевского партнёра.

– Как красиво! – ахнул Стешка. – Жа душу хватает!

– Аж в слезу прошибает, – с чувством подтвердил щуплый.

Атаман, видимо, смягчился. Он сунул пистолет за пояс и подобревшим голосом сказал:

– А про нас, лихих людей, песни знаешь?

Пушкин не ответил.

– Дядечка, – Стешка умоляюще посмотрел на памятник. – Рашкажи что-нибудь!

Поэт взлохматил его смоляные кудри:

– Не шуми, мати, зелёная дубравушка!

Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати!

Что заутра мне, доброму молодцу, в допрос идти

Перед грозного судью – самого царя!

Над Волгой рассвело. Стала видна противоположная сторона, далёкая, пологая, поросшая редкими деревьями. Река сверкала под лучами солнца. Играли блики на водяной стремнине. Билась о берег волна.

– Ещё первой мой товарищ – тёмная ночь,

А второй мой товарищ – буланый нож,

А как третий-от товарищ – то мой добрый конь,

А четвёртый мой товарищ – то тугой лук.

Раскатывался над водою, над камнями, над лесом бронзовый голос поэта. Разбойники слушали, затаив дыхание.

– Исполать тебе, детинушка, крестьянский сын,

Что умел ты воровать, умей ответ держать.

Я за то тебя, детинушка, пожалую,

Среди поля хоромами высокими,

Что двумя ли столбами с перекладиной…

Поэт замолк. И все молчали. Потом тишину прорезал свист.

– Судно! – крикнул дозорный. – Купецкое!

– Готовьсь! – очнулся атаман. – Поживимся добычею!

Разбойники нехотя поднялись.

– Брошьте, братцы! – вдруг остановил их Стешка. – Не надо. Взять нечего.

– А ты откель знаешь? – насторожился атаман.

– Так видно же, – Стешка вглядывался вдаль. – Вышоко на волне штоит.

– Правду говорит кашевар, – подтвердил щуплый. – Глаз-то молодой, зоркий.

– Не врёшь? – заколебался атаман.

– Вот те крешт, – побожился пацан.

– Здесь криминал, – шепнул Бонифаций Пушкину. – Пошли отсюда.

– Куда? – заступил дорогу щуплый. – Пускай духовное поёт.

– Спой! – подхватили голоса.

– Вот пристали! – с досадой сказал Петуля. – Ладно, прочтите им, только покороче.

Стешка не сводил с поэта восторженных глаз. Пушкин вздохнул и начал:

– Сижу за решёткой в темнице сырой.

Вскормленный в неволе орёл молодой,

Мой грустный товарищ, махая крылом,

Кровавую пищу клюёт под окном…