Спираль

Может быть, мое нынешнее состояние — злорадство оскорбленной девушки? Вчера он оскорбил меня. Откровенно говоря, если не считать бестактным бросание оскорблений в лицо, правда на его стороне. Может быть, мое решение не более чем реакция, не более чем ответ на его бесцеремонную, неуместную правду. Может быть, для того я и загорелась, чтобы до него дошла весть о моем шаге? Если я поняла свою ошибку и с сегодняшнего дня постараюсь жить по-другому, что мне до того, узнает о моем решении или нет какой-то Рамаз Коринтели, с которым, можно сказать, я вообще не знакома?»

«Боюсь влюбиться в вас!» — опять громко прозвучал голос Рамаза.

Мака вдруг увидела встроенный в шкаф телевизор.

С экрана прямо на нее воззрился солидный седой мужчина. Девушка оторопела. Ею овладело такое чувство, будто этот седой тайком прокрался в кабинет, бессовестно подслушал и подсмотрел.

Звук телевизора был приглушен до конца, однако седой мужчина с таким упорством смотрел с экрана, словно застал девушку на месте преступления.

Разнервничавшись, она с силой ткнула пальцем в кнопку и выключила телевизор. Несколько минут оцепенело смотрела на погасший экран, затем огляделась, не пробрался ли в кабинет кто-нибудь еще.

«Может быть, все это и есть любовь? — невольно продолжала размышлять Мака. — Невероятно! — тут же решила она. — Любовь не может заключаться только в чувстве приязни к человеку!»

Девушка сунула в сумку зеркальце, откинулась на спинку стула и зажмурилась.

«Да, может быть, это начало! Может быть, так и начинается любовь!»

Мака Ландия встала и улыбнулась в пространство. Она не понимала, что произошло, не могла заставить себя анализировать чувство, посетившее ее.

Главное, она чувствовала себя бесконечно счастливой.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

— В Москву собираешься? — спросил Рамаза Сосо Шадури.

— Через два дня.

— Что случилось?

— Тебе очень интересно?

— Ты, кажется, прекрасно знаешь, что я не люблю, когда со мной так разговаривают.

— Мне кажется, и ты прекрасно знаешь, что я не люблю, когда суют нос в мои дела.

— Я в твои дела не суюсь. Меня интересует, будет ли у тебя время, можем подкинуть одно стоящее дело.

— Ты же сомневался, что я настоящий Рамаз Коринтели.

— Никогда не сомневался. Слава богу, я пока еще не жалуюсь на склероз, знаю тебя и жареного и пареного. Я подозревал, что ты решил отколоться от нас, наплел про потерю памяти, чтобы не отвечать за прошлое. Одновременно я убедился, что ты многое замалчивал. Многое утаил от нас, не раскрывался до конца. Был одним человеком, а играл другого. На защите твоего диплома или диссертации я получил ответ на многие неясные вопросы.

— На защите я тебя заметил. Почему не подождал меня?

— На поезд опаздывал. Менял на месяц местожительство.

— Ладно, ты, скажем, думал, что я воспользовался несчастным случаем, чтобы выйти из игры и не нести ответственность за прошлое. Однако после того я принял участие в не очень-то пустячной операции.

— Я не препираться пришел. У тебя большое будущее. После той операции можешь совсем отвалить от нас. Можешь даже не прощаться. Такому человеку, как ты, не место среди нас. С сегодняшнего дня ты свободен. Просто я хотел подкинуть тебе одно стоящее предложение. Солидное дело. Нам без тебя зарез. Если согласишься, облегчишь нам операцию.

— Чем?

— Нужен человек, знающий языки.

— Сколько принесет операция?

— Сто тысяч долларов!

— Долларов?

— Да, долларов, которые я за неделю превращу в триста тысяч рублей.

— На дело с иностранцами не пойду.

— И не просим.

— Тогда откуда доллары? — Рамаз с отвращением посмотрел на густые брови и волосы Сосо Шадури, прикидывая, как когда-то, какого калибра пуля может прошить его бронированный лоб.

— Расскажу подробно. Одного нашего кореша в Москве познакомили с иностранцем, если не ошибаюсь, с английским дипломатом, который ищет уникальные марки. Он перечислил моему дружку около двадцати тех, которые, по его расчетам, должны быть у московских филателистов. Мой друг…

— Как зовут твоего друга?

— Роман Гугава!

— Роман Гугава! — повторил Рамаз, словно стараясь навсегда запечатлеть в памяти это имя.

— Роман Гугава два года угробил на поиски этих марок. Познакомился и переговорил чуть ли не с полутысячей филателистов. В конце концов напал на след одного московского грузина, у которого оказалась одна из этих двадцати марок, «Трафальгар», посвященная Трафальгарской битве.

— Ты знаешь, какая битва произошла при Трафальгаре? — искренне удивился Рамаз.

— Я знаю, как называется марка, стоящая сто тысяч долларов. Марки теперь дороже любой картины, иконы и золота, а вывезти их за границу легче и безопаснее.

— Сто тысяч долларов! — повторил Коринтели. — Деньги — высшая форма демократии. Я как ученый боготворю демократию. Сколько человек входят в дело?

— Я, ты и Роман Гугава.

— Всем поровну?

— Гугаве на десять тысяч больше.

— Что от меня требуется?

— Перво-наперво переговорить с иностранцем.

— Гугава не разговаривал?

— Нет. Он не знает языка.

— Откуда же в таком случае знает, что требуется англичанину?

— Один человек сосватал его. К сожалению, сейчас тот малый в отсидке.