Спираль

Маку Ландия… Высокую, хрупкую, летящую…

Может быть, выше нормы…

Может быть, с более умным, чем полагается красивой девушке, взглядом.

Может быть, ее уму недостает мечтательной нежности и наивности.

Может быть…

Как на замедленных кинокадрах, колебалось в воздухе ее высокое, гибкое тело.

Чья-то невидимая рука выключила гигантский экран.

Бесчувственные, как объективы фотоаппарата, глаза опять увидели двор, огороженный бетонными прямоугольниками стен, и играющих детей, машины на изрытом газоне, пенсионеров, греющихся на солнце.

В уши сразу ударили неумолчный шум моторов, крики детворы.

— Мака, только Мака может спасти меня! — вслух решил Рамаз.

Решил и вздохнул с облегчением.

* * *

Кабинет Отара Кахишвили походил на газовую камеру — одна спичка, и от взрыва все разлетится в прах.

Директор института как привязанный сидел в кресле, высоко подняв голову и не сводя глаз с двери.

На улице дул сильный ветер, стекла окон противно дребезжали. Солнце то выглядывало, то пряталось в густые тучи. Кабинет то сразу наполнялся светом, то погружался в мрачную тень. Уже пять минут Кахишвили ждал Рамаза Коринтели, с каждым мигом все больше наливаясь злостью.

Рамаз неожиданно отворил дверь и направился прямо к директору. Не дожидаясь приглашения, развязно выдвинул стул, подсел к столу и уставился на Отара Кахишвили:

— Слушаю вас!

Его вызывающий тон привел директора в страшное замешательство. Пока он был один, злость делала его смелым и мужественным. В мечтах он колесовал и четвертовал Рамаза Коринтели. Но стоило увидеть горящие глаза молодого человека, как от его смелости не осталось и следа. Он уже не знал, как начать разговор.

— Слушаю, батоно Отар!

— Мне звонили из Москвы.

— Вы выглядите очень взволнованным и радостным, приятное известие, не так ли?

— Меня поздравили с вашим большим успехом и просили, чтобы я уладил все формальности, связанные с вашей докторской диссертацией.

— Безгранично вам благодарен за столь приятную новость. Надеюсь, вы не оставите без внимания просьбу академика Матвеева?

Отар Кахишвили медленно закипал от бешенства. Сердце так колотилось, что, казалось, разорвется, как ручная граната.

— Злорадствуете?

— Почему вы позволяете себе такие непотребные слова?

— Боже мой, как я обманут. Разве я с первого же дня не понимал, что в ваших жилах клокочет кровь Иуды?!

— Скажу откровенно, я потрясен вашим ораторским искусством. Оказывается, вы с первого дня знали про иудину кровь, клокочущую в моих жилах. Великолепно! Браво, профессор, браво! Но я гораздо раньше знал, что в ваших, Отара Кахишвили, жилах течет не кровь, а помои.

— Подонок! — Кахишвили с такой силой хватил по столу ладонью, что сам скривился от боли.

Рамаз с издевкой улыбнулся:

— Поосторожней в выражениях, как бы не пришлось пожалеть о них. Учтите, что мой лифт поднимается вверх, а вы застряли в темной шахте.

— Я вижу, вы уже не стесняетесь людей, окончательно потеряли честь и совесть, но что вы ответите богу, богу?!

— Бог принимает нас только в загробном мире, а я еще не собираюсь туда!

— Отец столько не делает для сына, сколько я сделал для вас. Я не отрицаю вашего таланта и способностей, верю и в ваш сверхъестественный дар, но сколько я крутился, чтобы пробить вам дорогу! В полгода вы сдали программу за три курса, за дипломную работу сразу получили звание кандидата! Вам невдомек, сколько инстанций я поднял на ноги, сколько пробил бюрократических заслонов, вспомните, какую рекламу я создал вам! Я уже не упоминаю о принятии вас на работу и о предоставлении вам огромной лаборатории для экспериментов. И что же я получил за это, вы даже не поблагодарили меня!

— Благодарность — привилегия сильных. Я рад, что вы считаете меня сильным человеком. За ваши большие труды и заботу приношу вам глубокую благодарность. Обещаю вам, что непременно отведу вам место в своих мемуарах.

— Насмешки надо мной строите?

— Мне думается, что наоборот, уважаемый директор, и вообще, я не могу понять, за что вы меня поносите, чего вы хотите от меня?!

— Не знаете-таки?! Сейчас напомню. Вы, воспользовавшись моими порядочностью и простодушием, опечатали сейф. А затем проникли в мой кабинет, сняли сургуч, украли труд Георгадзе и сбыли его в Москве как свое исследование!

— Мягко говоря, обвинение ваше, товарищ директор, чистейшей воды клевета! — безмятежно, с ехидной улыбкой проговорил Рамаз.