Спираль

— Куда там! Я вообще радуюсь всяческому прогрессу, хоть в медицине и профан. Но одно поражает меня — как получилось, что ты что-то целиком восстановил в памяти, а что-то напрочь не помнишь? Ты забыл самого себя и свой образ жизни. Откуда такое рвение выполнить гражданский долг — раньше ничего похожего тебе и в голову не приходило — вдруг вспыхнуло в тебе?

— Меня тоже это удивляет, представь, даже волнует. После долгих размышлений я пришел к одному выводу. Тебе не приходилось встречать умственно неполноценных людей, обладающих поразительной способностью в какой-то области? Например, в музыке, в математике. Я знал полоумного, точнее, сумасшедшего, который играл в шахматы на уровне кандидата в мастера. К тому же безо всяких тренировок и теоретической подготовки.

— Я рад, что тебя хоть к шахматам не тянет! — ехидно процедил Шадури.

— Кто тебе это сказал? — не менее ехидно отозвался Рамаз. — Наоборот! В твоем доме есть шахматы? Держу пари, что из ста партий я выиграю у тебя все сто. Точнее, если у тебя появится желание, я сыграю с тобой вслепую.

— Ладно, скажем, я не знал, что ты так хорошо играешь в шахматы. Но если после травмы ты столького не вспомнил, как же не забыл шахматную игру?

Рамаза насторожили злорадные нотки в голосе Шадури. Он понял, что хватил через край, и лишний раз убедился, что за бронированным лбом шарики крутятся довольно исправно.

— Представь себе, не забыл! — беззаботно ответил Рамаз. Он сделал вид, будто ему нипочем, что Шадури едва не загнал его в угол.

— А вот меня все-таки так и не узнал. Либо меня более сложно вспомнить, чем шахматы, чего ни ты, ни я не думаем, либо я настолько мизерная личность, что меня и вспоминать не стоит.

Ледяная интонация в голосе Шадури не понравилась Рамазу.

— Что поделаешь, не могу вспомнить и все! Не буду же я тебе врать! Когда смотрю на тебя и слышу твой голос, мне представляется, что когда-то давно я видел тебя во сне.

— Я бы рад поверить, а все равно не верится. Я хочу поверить. В нашем деле необходима откровенность.

«В нашем деле!» — отложилось в какой-то клетке мозга Коринтели.

— А я что — не откровенен? — наивно поразился он, залихватски махнув рукой Шадури, дескать, наливай еще по одной. — Разве я виноват, что сознание одно восстановило, а другое стерлось начисто? Может быть, таково свойство организма, защитный инстинкт, забывается то, что ему вредно, что не вызывает необходимых положительных эмоций?

— Я привез тебя сюда не затем, чтобы обсуждать медицинские проблемы. К сожалению, еще до несчастья не раз подтверждалось, что с друзьями, которые, между прочим, все сделали, чтобы спасти тебя, ты никогда не бывал откровенен.

— А конкретно?! — настолько искренно возмутился Рамаз, что, сразу опомнившись, едва сдержал улыбку.

— Конкретно? Сейчас я тебе разжую. — Шадури наполнил рюмки. — Ты никогда не говорил нам, что так хорошо знаешь немецкий язык. Как мне передали, ты, оказывается, еще говоришь и по-французски, и по-английски. И кто? Ты! Ты, который и грузинский-то якобы знал с пятого на десятое. Это одно. Теперь второе: мне сомнительно, что ты, досконально восстановив в памяти знание чужих языков, не можешь вспомнить, как всадил в сторожа три пули!

Рамаз поднял рюмку, не спеша ни пить ее, ни отвечать хозяину.

Молчание затянулось.

Шадури понял, что его вопросы заставили Коринтели призадуматься, и в душе торжествовал победу.

«Интересно, что он ответит? Как выкрутится? Неужели все эти годы он играл, скрывая от пас свои знания и способности? Если я попал в точку, то зачем ему это было надо, какую цель он преследовал? Зачем ему понадобилось маскироваться под узколобого забулдыгу?»

Шадури заметил, что Рамаз зажмурился.

«Любопытно, что он скажет? Как выберется из тупика?»

Однако Рамаз сразу открыл глаза, выпил водку, поставил рюмку на стол.

— Не знаю, с чего тебя прохватили подозрения, — энергично и дерзко начал он вдруг, пристально глядя на пуленепробиваемый лоб Шадури, словно пытаясь рассмотреть, какие мысли родятся сейчас за этакой броней. — Но учти, эту тему я обсуждаю с тобой в последний раз. В дальнейшем ты не услышишь от меня ни слова. Ты волен верить, волен не верить тому, что я скажу тебе. Я понимаю, твои подозрения больше всего усугубило мое знание языков. Между прочим, дражайший Сосо, ты не оригинален. На протяжении нескольких месяцев мне довелось множество раз выслушивать подобные соображения. Еще больше, видимо, шептались за моей спиной. Мне думается, что люди, претендующие на просвещенность, должны знать, что человеческий мозг состоит из миллионов, а может быть, и миллиардов клеток. После лечения большинство их, видимо, восстановилось, а те, на которых были запечатлены ты и иже с тобой, атрофировались. Что поделаешь, от судьбы не уйдешь!

— Еще и насмехаешься!