Спираль измены Солженицына

Но прежде обратимся к воспоминаниям его первой жены. Наталия Решетовская пишет, что в начале марта 1945 года она получила последнее письмо от Солженицына. А затем наступило молчание. Она писала командирам, знакомым, друзьям. Наконец снова появляется верный Илья Соломин.

«Вас, конечно, интересует судьба Сани, почему он не пишет и что с ним. Он откомандирован из нашего подразделения. Почему и куда, не могу Вам сейчас сообщить. Знаю только, что он жив и здоров, а больше ничего, а также, что с ним не случится ничего плохого».

«Жив и здоров»! А это уже слишком много. В годы, когда ежедневно умирают тысячи солдат Красной Армии, какая из советских женщин может с облегчением сказать, что ее мужу не грозит опасность погибнуть!

Но соломинские слова не однозначны, они вызывают один вопрос за другим. Почему он не может написать, куда занесла Солженицына беспокойная военная судьба? Жив и здоров, но где и в каких условиях? Решетовская сейчас вспоминает, что ей тогда пришло в голову: не послали ли Солженицына на выполнение какого-нибудь специального задания? Но особое задание — будь то разведка в глубоком тылу или в другом месте — это не прогулка, а такое дело, когда рискуют жизнью. Между тем соломинские слова «жив и здоров» и «с ним не случится ничего плохого» прямо противоречат такому предположению.

Арест

Итак, последнее письмо она получила в начале марта. Но ее мужа к тому времени уже месяц не было на передовой. 9 февраля 1945 года капитан Солженицын был арестован офицерами советской контрразведки.

Александр Исаевич сам рассказывает об этом так:

«У меня был, наверно, самый легкий вид ареста, какой только можно себе представить. Он не вырвал меня из объятий близких, не оторвал от дорогой нам домашней жизни… Командир бригады вызвал меня на КП, спросил зачем-то мой пистолет, который я отдал ему, не подозревая никакого лукавства, — и вдруг из напряженной, неподвижной в углу офицерской свиты выскочили два контрразведчика, в несколько прыжков пересекли комнату и, четырьмя руками одновременно хватаясь за звездочку на шапке, за погоны, за ремень, за полевую сумку, драматически закричали:

— Вы — арестованы!!

И, обожженный и проколотый от головы к пяткам[6], я не нашелся ничего умнее, как:

— Я? За что?!»[7]

Далее Солженицын описывает, как офицеры контрразведки конфисковали политические документы, которые при нем были (о них пойдет речь ниже), никакую позицию занял по отношению к нему командир бригады полковник Травкин.

«Десять дней назад из мешка, — продолжает Солженицын, — где оставался его огневой дивизион, двенадцать тяжелых орудий, я вывел почти что целой свою батарею разведки, и вот теперь он должен был отречься от меня перед клочком бумаги с печатью?»

Но полковник Травкин не отрекся (по крайней мере по солженицынской версии). Впервые за все время их совместной службы он протянул своему командиру батареи руку и якобы сказал: «Желаю вам счастья, капитан!»

«Я не только не был уже капитаном, но я был разоблаченный враг народа (ибо у нас всякий арестованный уже с момента ареста полностью разоблачен). Так он желал счастья врагу?..»[8]

В своем романе «Архипелаг ГУЛаг» Солженицын изобразил этот момент таким образом, чтобы самому предстать перед читателем в самом выгодном и эффектном свете и, разумеется, не постеснялся противопоставить всем себя, как высокого интеллектуала и героя-фронтовика.

Описываемая им сцена, несомненно, призвана произвести впечатление.

Но… Как гласит чешская народная поговорка: «Расскажи-ка это лучше голубям!» А это значит, что только абсолютно наивный и совершенно несведущий человек может поверить твоим басням.

Как мог офицер-фронтовик (не рекрут!), наделенный почти гениальной памятью, забыть, как и под каким предлогом единственный раз в жизни командир потребовал у него личное оружие? И даже если допустить временную потерю памяти, вызванную последовавшими трудными испытаниями, разве Солженицын смог бы позабыть это обстоятельство?

Может быть, это пустяки? И да и нет. Их даже можно было бы обойти и сказать, что они понадобились ему как средство литературной стилизации. Только здесь мы имеем дело не с литературной стилизацией, а с моделированием образцовой ситуации, которая призвана представить нам Солженицына так, как он сам этого хочет.

Исказив одну подробность, Солженицын исказит и другие. Например, он повествует о том, как из котла, где полковник Травкин оставил дивизион с двенадцатью тяжелыми орудиями, он сам вывел свою батарею разведки без потерь.