Спираль измены Солженицына

Все три довода вполне правдоподобны. И более того, они еще найдут подтверждение в жизни Александра Исаевича Солженицына.

Однако о каком Солженицыне идет речь? О Солженицыне — неудачливом, или, вернее, неудачно начинающем, писателе? О капитане Солженицыне, который среди своих услужливых и добросердечных подчиненных живет как истинный внук богатого землевладельца Семена Ефимовича Солженицына и которому иногда может казаться, что для его семьи возвратились «старые добрые времена»? О Солженицыне, болеющем «лейтенантской краснухой» и во время редких встреч с Виткевичем критикующем Сталина и Верховное командование?

Этот на первый взгляд неоднородный конгломерат свойств составляет в конечном счете единое целое — личность Александра Исаевича Солженицына. Но все не просто. Солженицын, который в землянке с Виткевичем вел такие речи, от которых у военного прокурора забегали бы мурашки по спине, военному цензору, просматривающему некоторые его письма, представляется лояльным, более того — преданным офицером.

«Мы стоим на границах сорок первого! На границах войны революционной и войны Отечественной!» — напишет он жене, когда советские войска выйдут на государственную границу Союза Советских Социалистических Республик.

Кто бы мог подумать что-либо плохое об этом восторженном и патриотически настроенном советском офицере?

Решетовская напишет о взглядах Солженицына в ту пору:

«Он говорит о том, что видит смысл своей жизни в служении пером интересам мировой революции. Поэтому сегодня ему все не нравится. Союз с Англией и США. Роспуск Коммунистического Интернационала. Изменился гимн. В армии — погоны. Во всем этом он видит отход от идеалов революции. Он советует мне покупать произведения Маркса, Энгельса, Ленина. Может статься и так, говорит он, что после войны они исчезнут из продажи и с книжных полок библиотек. За все это после войны придется вести борьбу. Он к ней готов»[5].

Из текста, приводимого Решетовской, не видно, изложил ли ее муж эти мысли в письме или высказал их в беседе с ней. Забудем на минуту, что эти взгляды изложил ей человек, который смог упрекнуть Черчилля и Рузвельта в том, что они стали союзниками Советского Союза и не объявили ему «войну после войны». Об этом писал позднее сам Солженицын. Опустим и то обстоятельство, что о судьбе трудов Маркса, Энгельса и Ленина проявляет трогательную заботу человек, который, по заявлению очень верного свидетеля, Николая Виткевича, знакомился с их произведениями лишь на студенческой скамье, и то урывками. Важно совсем другое.

Даже дилетант в политике не станет сомневаться в том, что союз СССР с Великобританией и США во Второй мировой войне был не только вопросом государственной дальновидности советского руководства, но и прежде всего вопросом, жизненно важным для всего человечества.

…Да, конечно, изменился гимн Советского Союза. Но каждому, у кого есть хоть капля политического чутья и образования, должно было быть ясно, что это изменение есть результат определенного процесса; отказ от «Интернационала» как от государственного гимна не означал отход от традиций и прежде всего от реалий, которые с ним связаны. Они были и остались содержанием политики СССР. Точно так же роспуск Коммунистического Интернационала не означал и никогда не будет означать отход от принципов интернационализма. Этот политический акт просто подтвердил факт: в военных условиях Коминтерн утратил ту роль, которую он выполнял в период между войнами.

И еще один вопль из духовной «мастерской» Солженицына: «В армии — погоны». Чтобы подкрепить аргументацию Александра Исаевича, можно было бы добавить: «похожие на погоны царских времен». Многое изменилось в Красной Армии в 1943—1944 годах по сравнению с предшествующим периодом. Изменилось, например, обращение на собраниях офицеров. Вместо «Товарищи командиры» стали говорить «Товарищи офицеры». Введены новые ордена для командного состава, которые связывают сражающуюся Красную Армию с лучшими традициями русского военного дела и, главное, русского патриотизма. Это ордена Кутузова, Суворова, Александра Невского… Они не уводят в прошлое, к царям, а подчеркивают связь с народом, который всегда любил и защищал свою землю.

Наконец, кто же хоть на миг мог допустить даже мысль о том, что сочинения классиков марксизма могут быть изъяты из продажи и библиотек? Видимо, это плод лишь гигантской мнительности Солженицына, который здесь в первый — но не в последний — раз пытается мрачно «пророчествовать» о судьбах революции.

Обратимся снова к взглядам Солженицына.